Авторизация

Обед уже давно закончился, а отдел аспирантуры так и был закрыт. Несколько соискателей на право быть аспирантами скромно стояли вдоль стен в ожидании, когда заветные двери откроются и они смогут отдать кипу подписанных и никому не нужных бумаг. Среди молодых мужчин стояла девушка — уверенная и независимая, одетая в широкое красное пальто. Она рассматривала
ребят, слегка улыбаясь лисьими глазами.
Наконец двери аспирантуры открылись! Молодые люди, не обращая внимания на остальных, облепили стол администратора.
— Тише, тише! Кто вы — будущие учёные или продавцы на вокзале? Встаньте в очередь! — строго и громко отчеканила дама лет шестидесяти с высоким пучком на голове.
По всей видимости, она не заведовала отделом аспирантуры, но на приёме документов была особенным человеком. Женщине явно нравилось, что приличные молодые люди с таким рвением хотят с ней пообщаться. Более мягким голосом «железная леди» продолжила:
— Ребята, постройтесь в очередь!
Все её послушались беспрекословно. Каждому хотелось как можно скорее пройти всю процедуру сдачи документов, и поэтому никуда не спешащая девушка в красном пальто
оказалась последней. Очередь двигалась очень медленно: Фаина Раисовна — так звали даму, проверяющую документы будущих светил науки, — придиралась ко всему, что только могла найти:
— А это ещё что? Где подпись научного руководителя?
— Он сейчас в командировке, а первый экзамен завтра, — совершенно напуганным голосом проговорил скромный молодой человек.
— Ну и что? О чём вы, Николай Борисович, думали?!
Раскрасневшийся от волнения Николай Борисович совершенно не знал, что предпринять. Но Фаина Борисовна, как только достигала в разговоре нужного ей результата, превращалась из львицы, готовой съесть свою добычу, в милую пушистую кошечку.
— Ладно, ладно, милый мой Коленька. Вижу, вы серьёзный, продуктивный молодой учёный. Сколько у вас уже публикаций? Пять? Молодец! Я сама переговорю с вашим руководителей и отругаю его.
Все документы были приняты. Счастливый Николай Борисович слетел со стула и, раскланявшись, удалился из кабинета. Примерно такая судьба ждала всех, кто стоял в очереди.
Вдруг Фаина Раисовна подняла голову от важнейших на свете бумаг и внимательным пронизывающим взглядом прошлась по женской фигуре, которая стояла от её стола дальше всех.
— Молодые люди, я попрошу всех покинуть наш кабинет
ровно на десять минут, а вы, дама, останьтесь!
Наталья — так звали девушку— несколько напряглась, улыбка исчезла с её лица. Когда удивлённые и расстроенные неожиданным перерывом соискатели мужского пола вышли за дверь, Фаина Раисовна, набрав в грудь необходимое количество воздуха, крикнула:
— Девушка, вам не стыдно?!
— Что «не стыдно»? Я не поняла, — обескуражено произнесла Наталья.
— Расстегните-ка пальто! — железным голосом комиссара, разоблачающего предателя, проговорила престарелая дама.
Наталья начала понимать суть дела. Улыбнувшись, она выполнила просьбу. Широкое красное пальто закрывало милый животик, свидетельствовавший о том, что через несколько месяцев Наташа станет мамой.
— Я ещё раз повторяю: вам, девушка, не стыдно? — не унималась Фаина Раисовна.
— А что тут стыдного? Ожидать ребёнка в законном браке — по-моему, это замечательно, а не стыдно. Вы не так считаете? — с улыбкой произнесла Наталья.
— Вы специально поступаете в аспирантуру, чтобы получать стипендию, не работать, сидеть в декрете? Очень, очень удобно придумано! Наука стоит, защиты не будет, а кого-то из этих ребят из-за вас убьют на границе! Как вам не стыдно! Я не возьму ваши бумаги! — раскрасневшись, шипя от ненависти к беременным аспиранткам, кричала Фаина Раисовна.
— А-а-а, вот вы о чём! — решительным голосом проговорила Наташа. — Так у нас же конкурс! Пусть мужчины докажут, сдавая экзамены в аспирантуру, что способны двигать науку, обогнать по оценкам беременную женщину. Вы не имеете права так говорить, не имеете права не взять мои бумаги! — с набежавшими на глаза слезами обиды прокричала девушка.
Чем больше аргументов появлялось у Натальи, тем более раскалённой становилась ответственная за сбор документов. Она лично при Наталье переговорила по телефону с научным руководителем, заведующим кафедрой, деканом факультета и даже с Наташиным отцом, который по счастливой случайности тоже был известным научным работником.
— Ладно, Наталья Андреевна, они почему-то все верят в вас, в вашу будущую научную продуктивность. А я нет. Беременные всегда только занимали чужие места в аспирантуре. Вот ваши документы, до свидания! Зовите мальчишек. Мы и так у них отняли больше часа времени.
Через четыре года Бармина Наталья Андреевна защитила кандидатскую диссертацию «Устойчивость молодых семей: социологический анализ», а дома её встретили две дочурки — Оля и Поля.
Фаина Раисовна искренне восхищалась Барминой, но считала её просто исключением из правил.

* * *
Дед, покуда жил со старухой,
Хлопотал в огороде, саду.
То рубанком в сарайке жухал,
То всю зиму удилил на льду.

Никого они не нажили
И старели вдвоем, да пока
Бабку в угол не положили
Впервоочередь, без старика.

Говорят, что с этого горя
Дед и начал заметно сдавать:
Не починит дырку в заборе,
О хозяйстве стал забывать.

В лес повадился за сучками:
Не для печи, а для красы.
У врачей обзавелся очками –
За сучками проводит часы.

И в избушке его неказистой –
Сплошь: на стульях и на полу
Акробаты, певцы, баянисты
Кувыркаются и поют.

Повернет их и так он и эдак,
Улыбается через очки,
Мол, спасибо, потешили деда,
Деревянные весельчаки.

Но увидев свою старуху,
Что с портрета также строга,
Виновато он чешет за ухом
И идет что-нибудь построгать.

СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

С крутого берега Пышмы,
Как детвора, ручьи сбегают.
Их голоса напоминают
Мне голоса моей весны.

Вот мальчик, не жалея сил,
Лопатой мастерит запруду.
И я гадать недолго буду
О том, чей это внук и сын.

Сольется вешняя вода
С речной водой неторопливой,
И на широкие разливы
Он выведет свои суда.

Храня следы его ножа,
Они уйдут в поход невечный…
А он во сне, взлетев над речкой,
Не раз их будет провожать.

И с первой робкой высоты
Увидит он свой край просторный:
Поля и лес на спинах горных,
И в белом кружеве сады.

И не забудутся вовек
Реки, дорог и троп изгибы
И родников – на солнце – нимбы…
Расти, счастливый человек!

В творчестве мастера, тема восточного стиля появилась неожиданно для него самого. Сделав на пробу несколько порционных тарелок из спила березы, Евгений привез их на выставку в Екатеринбург и неожиданно получил обратную связь от ценителей восточного стиля. Оказалось, деревянные порционные тарелки идеально подойдут для подачи роллов, суши, рыбной нарезки, восточных сладостей, орехов, сухофруктов. Именно деление посуды на порции и понравилось.

Порционная сервировка - совсем не новая, как принято считать, а старая традиция мировой культуры кухни. Подача еды маленькими порциями или набором ингредиентов для самостоятельного приготовления блюда руками, встречалась в древней культуре Японии, Китая, Таджикистана, Узбекистана.

По словам любителей национальной кухни у деревянной посуды есть несколько преимуществ. Первый - экологичность, в покрытии нет красок и лаков, а значит, нет влияния на здоровье человека. Второе - дерево придает особый вкус и запах блюдам. Третье - сохраняет тепло дольше, например, фарфора. Если вы приготовили еду для гостя в красивых деревянных тарелках, то он обязательно оценит и вкус блюд, и способ подачи.

В Японии, у тарелки для разных продуктов одного блюда имеется особое название - моридзара. Ее используют также для подачи сащими* и вареных блюд. В Таджикистане деревянные тарелки – табак или таваки-чуби можно встретить почти в каждом таджикском сельском доме. Такая деревянная посуда применяется для коллективного обеда и еду преимущественно кушают не ложками, а руками.

В Европе также была популярна, и до сих пор пользуется спросом, порционная посуда. Там, тарелки делящиеся на порции, называют менажницами и кабаретками, но изготавливают их из фарфора, фаянса и стекла. Оттуда же пошла мода ставить порционную посуду в несколько ярусов, для экономии места на столе.

Несмотря на всю необычность порционной деревянной посуды и способы сервировки, ее использование может оказаться довольно удобным и эстетически привлекательным процессом, который погрузит вас в культуру и традиции разных стран.

* Прим. - сащими, а не сашими, правильно произносить с буквой "щ", потому что в японском языке нет букв "ш" и "т". Традиционная сладость "моти", правильно произносить мощи.  

(винегрет с добавлением французского деликатеса)

Порция первая

– Как ты можешь любить этих мерзких созданий?

– Это не мерзкие создания! Мне нравится…

– Это то же самое, что есть сырую рыбу.

– А ты пробовал?

– Нет! – на секунду замолчал я, а потом добавил, – …и диван у тебя твердый.

– Чтобы спина не помялась…

– …Странная ты…

– Какая есть!

Мы не знакомились. Мы однажды встретились и, как будто уже знали друг друга, пошли гулять. А вот сегодня сидим у нее дома, и она показывает мне свою Коллекцию улиток. Идиотизм какой-то! Несколько аквариумов с разными породами слизких существ, куча книг по разведению и уходу, откуда она это выкопала?

Лидка училась в том же университете, что и я. Мы не часто виделись, но случалось, столкнемся где-нибудь и стоим, пялимся друг на друга несколько секунд. А потом расходимся, как ни в чем не бывало. Она мне не нравилась, в смысле как девушка. Даже было некое раздражение при встрече. Раздражение скорее потому, что пялимся друг на друга, а познакомиться никак не можем.

А тут получилось, что я зашел в магазин товаров для животных… даже и не помню зачем, по-моему, за ошейником для своего кота (хотя я всегда хотел завести собаку), а у витрины с «морскими существами» стояла Она. Что-то так внимательно изучала. Я подошел и спросил, вглядываясь в аквариум:

– Что там?

– Улитки, – как-то загипнотизировано ответила Лида.

– Улитки?

– Да, улитки…

– И что? Что такого?

– Ничего, улитки и все.

Потом она развернулась и пошла к кассе. Я присмотрелся к мерзкому комку слизи, ползущей по стенке аквариума. Лида подступила сзади и зачем-то сказала:

– Пойдем?

– Куда? – ответил я, не оборачиваясь.

– Ну... просто.

Мы вышли из магазина и молча пошли вдоль улицы. Вокруг было слишком тихо, до раздражения.

Порция вторая

По вечерам я заходил к ней домой (всегда в одно и то же время). Лида поила меня остывающим чаем, и обязательно с печенюшками. Потом я просиживал ее твердый диван, а она скромно умещалась в кресле напротив (как раз между аквариумами, в которых ползали противные улитки).

Смотрели в разные стороны: я в аквариум, а Лида в окно. Время от времени переводил взгляд с ползающих в воде существ на Лидку. В эти моменты я даже замечал между ними некое сходство, и где-то внутри, про себя, произносил: «Лидка-Улитка». Глупо так, по-детски.

Меня завораживала ее странная манера поведения. Наверное, поэтому я не мог оторваться от нее. И именно поэтому я проводил с ней вечера, даже не задумываясь о том, что в мире происходит много всего интересного, в чем я непременно мог бы принимать участие. Но мне и здесь было неплохо. Ее совершенная непредсказуемость в том, что она скажет, останавливала меня, когда я стоял на пороге ее квартиры и уже собирался выходить.

– Я вот тебя сегодня видела! – не отводя глаз с окна, сказала Лида, без единого намека на какую-нибудь (ну хоть самую скудную) эмоцию.

– Неужели?..

– Ну да. Ты стоял с девушкой какой-то, около столовой.

– И что мы с ней делали?

– Ничего, просто стояли друг против друга и молчали…

– Это ты была.

Лида рассмеялась. Громко. Так, что тишина порвалась. Я посмотрел на нее взглядом «дура-что-ли?», но не нашел слов что-либо ответить.

Порция третья

Мы остановились на третьем этаже. Встали около подоконника. Лида с одной стороны, я с другой – напротив. В один момент прикурили и молча втягивали дым. За окном было темно, Луна спряталась где-то за деревьями, а фонари здесь отродясь не хаживали. Разве что один, который сейчас тускло просвечивает воздух где-то в стороне и бледная лампочка с нижнего этажа немного заглядывает. Но в основном темно, и видно вокруг мало.

Лида переминалась с одной ноги на другую. В руке она держала сигарету, другой тянула чулок за самый край.

– Ты что-нибудь скажешь?.. – неожиданно спросила она.

– Что? Зачем? – лениво ответил я.

– Ну, чтобы я не порвала чулок, хотя бы!

– А мне-то что?

– Но они дорогие! – немного возмутилась Лидка.

– А мне-то что? – повторил я.

– Ну, скажи хоть что-нибудь! Я скучаю!

– Я тоже.

– Ты куришь.

– У тебя тоже сигарета…

После этого Лида замолчала и села на корточки, прижавшись спиной к стене. Тишина снова была готова поселиться в подъезде, но из какой-то квартиры начали доноситься крики:

– Ты – женщина. Я – мужчина! – низким голосом хрипел мужик.

– Да? Ты – мужчина? Да ты, ты… ты просто тряпка! – истерично привизгивал женский голосок.

– Молчи, сволочь!

– Да, именно, тряпка.

– Я – мужчина! Я..!

– Нет, тряпка!

– Заткнись! – с обрывом в конце крикнул мужчина, после чего послышался тупой грохот.

Лида, сидя на полу, недолго помолчала, а потом почти шепотом сказала:

– Мы бы хоть поругались…

Я не ответил ничего. Смотрел в пустое окно.

– Мы бы хоть поругались, – с той же интонацией сказала Она.

Я перевел взгляд на Лиду, которая теребила пояс от плаща и не поднимала головы:

– Поругались бы! – чуть громче сказала она, а потом резко закричала, – Мы бы хоть поругались!

– Зачем?

– Чтобы я не сдохла, сидя в этом прокуренном подъезде, ясно? А?

Это был первый раз, когда я слышал, как Лидка кричит в порыве обиды. Она закрыла лицо руками, а потом поднялась, отряхнула запачканный об пол плащ и подошла к окну. За мутным потрескавшимся стеклом отдыхала ранняя ночь. По узкой дорожке шли, обнявшись, девушка с молодым человеком. Медленно, наслаждаясь каждым мгновением, прожитым вместе. Лида наблюдала за ними, затаив дыхание. Я почувствовал вдруг ее боль, слезы, которые рвались из глаз. Сидел на пыльной ступеньке, поглядывая то на Лиду, то на небо, темно-синее и пустое.

– Мы никогда так близко не были, как они! – вздохнула Она и растерла рукой слезу. – …Никогда и не будем так близко, уже. А ты вот просто сидишь на грязной лестнице, кем-то уже истоптанной, куришь сигареты, которые воняют! Дурно, противно воняют! И ты никогда не подойдешь ко мне сзади, не обнимешь… Ничего вообще не сделаешь для меня! Так, наверное, и просидим в этом подъезде всю свою жизнь, пока не умрем.

Порция четвертая

Мы ехали от друзей. Ее друзей, у которых сегодня праздник. Ничего особенного с праздника я не запомнил, весь вечер просидел за столом. Наблюдал за Лидой. За ее поведением, таким расслабленным и веселым. В университете и дома, когда мы наедине, она совершенно другая всегда – спокойная и не разговорчивая. Было немного непривычно видеть ее Счастливой.

Она долго ходила вокруг да около, пока, наконец, не подошла и не спросила:

– Ты что, заскучал?

– Ты стала, такая, другая… да, совсем не такой, какой была раньше. Еще час назад ты была совершенно по-другому… а теперь, вот…

– Я тебе такая не нравлюсь?

– Я не сказал, что не нравишься… просто непривычно видеть тебя другой.

– А что во мне другого сейчас?

– Ну, не знаю. Просто ты веселой стала.

– Тебя это удивляет?

– Ничего меня не удивляет, иди веселись!

– Как хочешь! – сказала Лидка и пошла на кухню.

Вечер тянулся так долго, что я успел устать за время пребывания в этой квартире. Изредка ко мне подсаживались кто-нибудь из Лидкиной компании и пытались завести разговор. Я был не очень склонен к беседам, поэтому надолго наши диалоги не растягивались: пару фраз и все. На полке слева я обнаружил толстую книгу. Не разобрав название, которое было указано на обложке, я стал перелистывать страницы, пробегая взглядом по отдельным моментам. Ничем интересным они не отличались, поэтому вспомнить, о чем шла речь в этой книге я не смогу. Да и незачем.

Гости стали расходиться. Кто парами, а кто поодиночке. Лида носилась по квартире с какими-то вещами. Кричала и радовалась, смеялась. Провожала, говорила кучу всяких слов, которые еле-еле можно было связать воедино. После того как гости кончились, села рядом со мной и глубоко вздохнула:

– Устала что-то я.

– Тогда, может, домой поедем?

Долго ждать такси не пришлось. Через несколько минут мы сидели в автомобиле по разные стороны сиденья и пялились в окна. Разговор никак не клеился. Каждый пытался сказать что-то свое, но шум мотора заглушал наши тихие полуночные голоса.

Порция пятая

Лида открыла дверь и прямо на пороге начала плакать. По-детски. Так, что мне хотелось развернуться и уйти.

– А я вот сидела, и думала, придешь ты или нет? Почему-то боялась я, что не увижу…

– Только не плачь, а!

– Я же боялась, просто хотела, чтобы ты пришел сегодня.

– Ты улиток своих покормила?

– Нет, я же тебя ждала.

– Иди, покорми, а то передохнут все.

Лидка улыбнулась и побежала в комнату. Я закрыл дверь и прошел за ней. Лида сыпала корм в аквариумы и кричала:

– Проходи, я быстренько им насыплю, быстренько…

– Прошел я уже.

– Я сейчас, быстренько.

– Куда ты сыпешь так много? – подошел я к аквариуму и попытался отобрать коробку с кормом.

– Так я ведь их целый день не кормила, тебя ждала.

– Господи, Лида… Не от голода, так от передозировки этой гадостью сдохнут твои суши.

– Суши – это не улитки.

– Какая разница…

Порция последняя

Лидка схватила банку с улитками (она всегда складывает их в банки, когда чистит аквариумы) и побежала в туалет. Я сначала не понял, какие действия должны последовать с моей стороны, а потом также резко сорвался с дивана и побежал за ней. Она стояла над унитазом и собиралась вылить содержимое банки в канализацию.

– Ты что делаешь? – подбежал я к ней и вырвал банку из ее рук.

– Я решила их убрать.

– Зачем?

– Чтобы ты не ушел…

– Дура ты. Я и не собирался уходить.

– Но ты ведь их не любишь!?

– Я тебя люблю!

«Диана», «Маргарита», «Анна» – такие названия у старательских шахт Кочкарского золотодобывающего рудника. Женские названия нередко давали своим кораблям моряки, так сказать, для удачных надежных плаваний. Старатели тоже всегда надеялись не только на свое усердие, но и на удачу. Золото, как море, со своими непредсказуемыми капризами: то есть, то нет, особенно в прошлые времена слабых познаний, а иной раз недооценки геологоразведочных работ.  

У Свердловского горного института в 1947 году был заключен договор со старательским рудником им. Кирова в городе Пласт Челябинской области. А мы, студенты, на практике работали в партии по прогнозным определениям запасов на Шеклинских жилах, на их глубине и по флангам. Старатели деньги в сомнительные дела не вкладывают, а в наш договор верили, и они не ошиблись. Наши прогнозы, основанные на геометризации с небольшим количеством разведочных скважин, обеспечили им фронт дальнейших работ на их уже эксплуатируемых жилах. 

Этот старательский рудник неплохо работал, и нам неплохо платили. В то время на старательских работах платили своими деньгами – бонами, а деньги хорошо обеспечивались товарами в своих магазинах. И это первое условие для работы старателей: на деньги всегда было, что купить, с высоким качеством товара. Свой боновый магазин в Кочкаре внешне выглядел неказисто. Стены глинобитные толщиной по метру, маленькие окна, дверь из толстых досок с церковным замком. Церковный замок – это, в том числе, ключ весом килограмм пять. Но товаров в этом магазине – «завались»: английские ткани из шерсти, индийские из хлопка, китайские из шелка; прочная и красивая европейская обувь. А из продуктов питания – высших сортов мука, сахар, копчености, чай. Вот такие товары, студенты увидели в магазине местного строительного производства. Кое-что, мы, студенты третьего курса, в нем тогда купили. 

Первое условие старательской организации труда, а до этого и военных, и довоенных времен - постоянное золото государству нужно, ведь тогда нефтяных долларов у страны не было. Второе условие и принцип работы я хорошо уловил при организации новой артели в Висиме, когда работал на Невьянском прииске. На организационное собрание по добыче платины собралось человек тридцать. Зная пришедших, собрание повел пожилой человек, ранее работавший председателем одной из артелей Висима. А надо сказать, Висим, пожалуй, тогда стоял на втором месте по старательской добыче после Березовского. 

Узнав об основных условиях для новой артели, председательствующий в старой манере стал буквально спрашивать мнение и вопросы по условиям каждого из собравшихся. Когда один из присутствующих сказал, что не знает и пусть говорят все мужики, председатель грубо сказал - кто не хочет думать, так быть может ему покинуть собрание. На всех старательских собраниях заставляли всех думать, так же и работать, и люди понимали, что на своих совещаниях старателю нехорошо молчать, как бывает порой на государственных собраниях. А когда все думают, а не одни руководители, это совсем другое дело. 

Хорошо заставлять всех думать, а не только, скажем, работать одними руками на своем рабочем месте, или писать бумаги по указке. Акционерная форма собственности – это когда акционерами на предприятии являются, если не все, то большинство коллектива предприятия. С этим я столкнулся в Японии. 

На заводе «Хонда» нам сказали, что из коллектива пять тысяч человек, три тысячи являются акционерами. То же в автохозяйстве, на автобусах которого мы ездили. Тут, нам сказали, почти все работающие акционеры. И в этом случае почти каждый становится рационализатором, подавая свои предложения по улучшению работы на своем месте или предприятия в целом. 

Третьим условием, характерным для старательской работы, явилось, что руководитель – председатель артели – зависит от коллектива и его переизбирают на сроки. Помню случай в Невьянске. В артели из двадцати человек председатель был освобожденный, помню фамилию – Богадельшиков. При отправке руды в вагонах потребителю, было плохо налажено опрокидывание, а это задача председателя, и завод нашел недопоставку золота. Артели пришлось несколько вагонов формировать даром. И тогда артель постановила председателю на время формирования этих вагонов, кроме своих обязанностей, взять в руки лопату и работать, как все работают в артели. 

За дисциплиной в артели смотрит не один руководитель, а вся артель. В артели задарма работать никто не будет, мудрить с вычетами или другими не будут – просто исключат и все.  

Такие правила были в артелях прошлого. С семидесятых годов прошлого столетия артели стали несколько иного склада, и хотя работали все равно эффективней государственных предприятий, но уже не столь успешно. А последние десятилетия, совсем утратив старые принципы работы, из двухсот артелей  по стране в двухтысячном году сейчас осталось только сорок. Эти оставшиеся придерживаясь старых норм и принципов, неплохо работают.  

У нас в области, в Невьянске, хорошо работает артель «Нейва». В ней работает более пятисот человек, и  они добывают семьсот - девятьсот килограмм в год. Давно и успешно работает артель в Краснотурьинске, добывая около трехсот килограмм в год. Если посмотреть на историю старательской добычи, которой, наверное, уже около двухсот лет, то она развивалась волнообразно, в зависимости от потребности в золоте у государства. Так, в годы Отечественной войны, когда золото было крайне  нужно для закупки вооружения у западных стран, старательская добыча резко возросла, а после был некоторый спад. Подъем был, когда нефть подешевела, и мы тогда усилили золотодобычу. А вообще по предприятиям золотодобычи надо всегда иметь в виду, что при определенных обстоятельствах старательская форма добычи может оказаться полезной. И следует знать и помнить ее недостатки и достоинства. Из недостатков же, у старателей часто бывает недостаточная работа на перспективу. Артели нередко оказываются без фронта работ, по причине отсутствия своей хорошей геологоразведочной работы или надлежащей связи с разведочными предприятиями. Нередко не откладываются средства на покупку новых месторождений. 

Хорошие специалисты нужны, как для текущих дел, так и для организации будущего. Те артели, которые живут одним днем по принципу «после меня хоть трава не расти», такие артели, как и обычные предприятия, погибают. 

Мне часто снятся те ребята,
Друзья лихих военных дней,
С которыми ходил в атаку,
Прошел ад страшных лагерей.

Мне снятся те атаки в поле,
Бомбежки, войск большой поток.
И плач детей, большое горе
Людей, бегущих на восток.

Я часто вижу схватку боя,
Геройство наших храбрецов,
Убитых братьев много в поле -
Затекших кровью мертвецов.

Мне часто снятся те кураты –
Фашисты разных всех мастей,
И те голодные солдаты,
В лесах, у рек, озер, полей.

Мне часто снится адский плен.
И смерть, ходящая за мной.
Тот жуткий страшный летний день,
Когда сбежали мы толпой.

Мне часто снятся крысы - твари,
Они вздремнуть нам не давали...
По нам ходили и пищали,
А ночью за ноги хватали.

И снится мне как нас хватали,
Овчарки - бешеные псы,
Бывало, и на части рвали,
Возле запретной полосы.

И чтоб не снились внукам, детям,
Мучительные эти сны,
Нам надо мир всем на планете,
И чтобы не было войны.

ЧТОБЫ ПОМНИЛИ

Редеют ряды ветеранов
Минувшей великой войны...
Нас точат и годы, и раны
И мучают тяжкие сны.
Особых богатств не скопили,
Но были богаты душой.
И Родину очень любили,
Гордились державной страной.
Сберечь бы, что создано в муках
И что отстояли в боях,
Наследие детям и внукам
Оставить в сердцах и умах.
Побольше б в стране уваженья
Ко всем ветеранам войны,
Чтоб не было их оскорбленья
От тех, кто не видел беды,
Чтоб помнили люди и чтили
Отцов-ветеранов своих
И бережно в сердце хранили
Священную память о них.

ОСЕНЬ ЖИЗНИ

В осенний праздник пожилых людей
Давайте вспомним в радости ль, в печали
Мы лица наших добрых матерей,
Как у порога дома нас встречали;
Какая им тяжелая досталась доля
И сколько выплакано горьких слез,
Ведь многие сыны остались в поле боя
И никогда не принесут уж мамам роз.
Живым сынам давно за шестьдесят,
Все стали старички, а девушки – старушки.
Но до сих пор в глазах «девчат»
Сияют искры от задористой частушки.
Сегодня все мы деды и бабули.
Что делать – осень жизни сторожит!
Судьба уберегла от вражьей пули
И сердце ей за то «спасибо» говорит.

В самое суровое, голодное военное время я учился в Серовском металлургическом техникуме вместе с такими же безгрешными мальчишками и девчонками. Был очень стеснительным из-за своей затрапезной одежонки и глухоты (оба уха гноились). В поселке, где я жил до техникума, не было даже медсестры.

Техникум находился в здании бывшей городской бани, с холодными стенами и сырым полом. Мои родители жили в дальнем поселке для спецпереселенцев-кулаков. Теперь его нет.

Город металлургов назывался именем героя Советского Союза Анатолия Серова. Для меня он был тогда большим городом – с кинотеатром, базаром, стадионом, Домом культуры и театром имени Чехова.

Учителей своих я помню всех. По сопромату был Жуков – гроза лентяев, по математике Поповский – душа-человек, по химии Макс Борисович. Этот высоконравственный человек был примером для нас, студентов. В техникум он приходил под ручку со своей женой, которая учила нас русском языку. Все наши учителя жили бедно и голодно. Макс Борисович учился в университете во Франции. Трудно ему было вколачивать нам в головы знания, не имея нужных приборов. Он не мог показать нам, как делать мыло – не было жиров, но формулы разных реакций вколотил в умы. Картошку он покупал на базаре. В дружеской беседе с нами с сожалением говорил: «Чоэт деи, каэтошки мало, доого!» – он картавил. По спецпредмету учил нас Вербицкий. Это был старичок лет 70-80-ти, очень шустрый и веселый. Он готовил из нас технологов по лесоразработкам. Грамотный, в молодости закончил Ленинградскую академию. Для нас он был как отец родной, как полубог.

По черчению учил нас Арии Абрамович Штернфельд. Он был не совсем понятным для нас человеком. Зайдя в класс (аудиторию), он писал на доске приветствие нам. Если потеряет дежурный иголку от циркуля, то о потере будет написано на доске. Потом, после выдачи нам задания, садился за свой стол за нашей с Ваней Брагиным партой и чертил ракету для полета в космос. Об этом в ту пору нам не было ведомо. Корпел, не поднимая глаз от ватмана, спешил.

И надо же мне было недавно прочитать вечером, перед сном АИФ № 7 за этот год, где коротко рассказано, что наш учитель, Арии Абрамович, был ученый с мировым именем, основатель космической теории.

Наш шестнадцатилетний студент Геннадий Гулин в то время написал заметку в газету «Серовский рабочий» о своем учителе. Это дало толчок для создания фильма, наполненного фото- и киноархивами, открывающими новое знание о событиях, казалось бы, уже известных, а получается – совсем не известных.

Все это делает обычный наш уральский город Серов особенно значимым в истории Урала и России.

Мао Цзэдун и Джоу Эн Лай

Зимой 1949 года меня пригласил к себе заведующий нашей маркшейдерской кафедрой Георгий Иванович Вилесов и сказал, чтобы я к такому-то часу шел в Геологический музей, туда приедет высокий гость; и еще сказал, что во время встречи, может, будет какая либо беседа с гостем или у него к слушателям возникнут какие- либо вопросы, будь, мол, готов на них ответить. Вечером, когда я пришел в музей, там нас, студентов, собралось человек тридцать, и всем сказали, что будет Мао Цзэдун и с ним Джоу Эн Лай. Вместе с нами, их приезда ждали несколько преподавателей, а руководил подготовкой встречи геолог Малахов. В то время, в институте училось много иностранцев: корейцы, болгары, югославы, чехи, румыны, а китайцев не было. Предполагалось, что мы будем перед китайским правительством приглашать их студентов к нам на учебу. 

Прибыли гости точно в назначенное время, разделись в гардеробе при входе, но к нам в зал не зашли, а сразу направились в музей к экспонатам. Китайских гостей было человек пять, и с ними человек пять советских дипломатов в блестящей форме. Нам, студентам, предложили тоже пройти в музейные залы и быть у витрин наиболее знакомых нам минералов. От витрины к витрине гостей вел Малахов, я же наблюдал за их передвижениями и тщательно разглядывал великого Мао и его председателя совета министров. Мао был одет в защитного цвета пиджак-френч, а Джоу - в костюме такого же покроя, но, как мне помнится, более темного цвета. Мао и Джоу шли все время вместе, Джоу держал Мао под руку. У каждого экспоната они охали и качали головой от восхищения. Стояли бы долго, но сопровождающие их буквально тянули от витрин, показывая на часы, что надо поторапливаться на Уралмаш. В Свердловске поезд Москва-Пекин останавливался только на два часа. И они должны были посетить Геологический музей и Уралмаш, кстати, в те годы эти объекты были исключительно в большом почете, каждый — в своем секторе достопримечательностей. 

Я сумел рассмотреть лица этих людей, их азартные глаза при виде минеральных красот. Да, это были глаза и лица небезразличных ко всему окружающему людей, это были глаза и лица великих людей, сразу вызывающих к себе уважение.

После осмотра музея сопровождающие буквально утащили гостей в гардероб. Когда они оделись, мы, студенты, все были поблизости. Мы кричали: «Москва -Пекин!», а они улыбались и приветливо и прощально махали нам руками. 

Так закончилось посещение Горного института, может быть, самыми великими людьми нашей эпохи, а верность этих слов должна подтвердить в том числе и будущая история.

Чан 

После окончания Горного института в 1951 году, по  маркшейдерской специальности я поехал работать на медные рудники Красноуральска. 

В то время экономика в стране активно восстанавливалась после войны и по новой развивалась. В Красноуральске шли углубки стволов, нарезались новые горизонты, осваивался автотранспорт на открытых работах, строился новый рудник, активно велась геологическая разведка. После прохождения всех уровней в маркшейдерской службе я был назначен начальником технического отдела рудоуправления.

Подготовительная документация на все виды работ выполнялась нашим отделом с привлечением своих проектировщиков и с участием проектных институтов. В это время у нас на стажировке были специалисты из дружественных стран, и к концу пятидесятых приехал специалист из Китая. Это был еще молодой человек лет тридцати, но отлично владеющий русским языком и уже с хорошей технической подготовкой. Руководить его стажировкой было поручено мне. Программу мы составили вместе, в нее вошло знакомство с нашей геологоразведкой, эксплуатацией и новым строительством и организацией труда, срок практики - два месяца. В отличие от других практикантов, сразу поразила его целеустремленность и работоспособность. Он запоминал все, что я ему пояснял, во всех направлениях нашей работы, кроме меня он вплотную соприкасался с геологами, строителями и технологами. Постоянно спускался в шахту, уходил на стройку. Собирал разную документацию. Глядя на его усердие, я думал: это человек с хорошим будущим специалиста. Когда его практика подошла к концу, у него скопилось два чемодана записей и всяких чертежей, и он все увез к себе в Китай. 

В те времена и наши специалисты работали в Китае, и я попросил одного из них навести справки про нашего практиканта. Как оказалось, вскоре после возвращения от нас его сослали в деревню на перевоспитание. Это тогда в Китае было такое «затмение», какие и у нас бывали. После ссылки он вернулся на производство и через непродолжительное время был назначен заместителем министра цветной металлургии. В это время он в китайских профессиональных журналах напечатал все свои записи, в том числе моих деловых разговоров с ним с указанием моей фамилии. А кроме того, через некоторое время за его обучение к нам  на предприятие пришли и деньги. 

Такой была моя очередная встреча с Китаем, который сегодня успешно развивается. Наши специалисты искренне делились в свое время знаниями с китайскими коллегами и всегда желали этой стране только хорошее.

*** 

Сотрудничество Горного университета и Китая имеет давнюю историю. Сегодня его значительно  активизировала наметившаяся тенденция сближения  двух мощных государств - РФ и КНР. Два года назад УГГУ заключил соглашения по подготовке кадров с несколькими китайскими вузами, и уже 2014-м получать знания в Горный приехали 45 студентов из Китая.  

Совместная образовательная программа  включает в себя два этапа: на первом - в течение двух лет китайские студенты осваивают теорию и углубленно изучают русский язык в своих родных вузах. На втором - они продолжат обучение в Уральском горном и через несколько лет защищают здесь  выпускную квалификационную работу.  

Наиболее востребованными направлениями подготовки бакалавров из Китая стали «Автоматизация горного производства»,  «Машиностроение нефтегазового комплекса», «Прикладная геология», «Геология нефти и газа», «Экономия и менеджмент».  

Намечены перспективы в научной сфере, и уже есть конкретные результаты. Так, группа специалистов Горного университета разработала для  китайских коллег флотационный классификатор и  магнитно-гравитационный сепаратор для обогащения железа. Эти изобретения позволят снизить энергозатраты на измельчение руды и осуществить в одном аппарате процессы флотации и классификации. 

* * *
Ни слова, ни музыки, только
Одна энтропия добра.
Скажи, как вся жизнь уместилась
В твоей половине тепла

Не ешь это яблоко боли -
Там яд, там смола, там стрела.
Попадет точно в сердце.
Не надо. Не надо. Не надо. Не на...

* * *
Мне хотелось смотреть на тебя в полный рост,
Твою нежную нервность доверив весне.
Мне хотелось сказать — я тебя научу
Отражаться в звезде и не падать на снег,
И смотреть, как легко ты берёшь высоту,
Крепким стеблем взвиваясь под солнечный блеск.
Ты не знаешь, что я обретаю мечту,
Когда слышу твой хриплый и ласковый смех.

* * *
Ты замечаешь, что река бурлит и ветка накреняется
Над домом. Что на горе давно не рак висит, а силуэт,
Он кажется знакомым, когда зовет пойти
По той воде, где отслоилась память
И пропела: иди за мной, ступай
На тёплый снег. И я пойду, как черное на белом.

* * *
Так, гонимый ветрами, ты едешь в ижевскую глушь.
Надо было напиться, не видеть плацкартовых вен.
В межсезонье уехав, под птичий оттаявший туш,
Едешь в теле гремучей змеи, не замечен никем.

Кобальт джинсовой ткани окрасил углы пустоты,
А к соленому влажному воздуху жабры нужны,
И они прорастают, и ты забываешь слова.
И качается в такт отрицанию снов голова.

* * *
Не замечен никем, не отмечен на карте событий.
В этом городе стен и оград был ещё один житель.
Недоверчивый, злой, улыбался распахнутой тенью.
Он ли тот часовой? Богочертово изобретенье...

Лето 1979 года. В Свердловске напряженная обстановка. Город, да и область, с тревогой следят за развитием событий. В районе завода керамической плитки чрезвычайное положение – прогрессирующее заболевание людей со смертельными исходами, вначале по непонятным причинам, затем с подозрением на сибирскую язву. Споры болезни находят в пробах почвы, асфальта дорог и тротуаров. Вначале только в районе завода, а затем шире и дальше. Сводки газет успокаивают, но цифры – десять, двадцать, тридцать умерших – пугают. В прилегающих к заводу районах начинается снятие верхнего слоя земли, уборка асфальта на дорогах и тротуарах. Работают военные подразделения в специальной форме. Определены больницы, куда отвозят заболевших. События развиваются быстро, днями и неделями.

Вечером в один из таких дней мне неожиданно позвонил Борис Николаевич Ельцин и сказал:

– Вы меня давно приглашали побывать на руднике, завтра я к вам приеду.

Вначале я подумал, что нам придется принимать какое-то участие в свердловской ситуации – так же, как некоторое время до этого мы принимали участие в тушении пожара на Белоярской атомной станции.

Борис Николаевич приехал утром, в назначенное время. На поверхности я познакомил его с планом подземных работ шахты Южной, поговорили об экономике рудника, о настоящем, и будущем предприятия. Разговор получился обстоятельный, он все внимательно слушал, задавал вопросы. Говорили около часа. Периодически он уходил к машине и разговаривал с кем-то по радиотелефону. Затем мы спустились в шахту, он попросил показать выработки и работу в забоях.

В первый забой мы поднимаемся по вертикальному восстающему стволу метров 10-15. В отличие от многих других гостей, Борис Николаевич поднялся на эту высоту легко, физически он был в достаточно хорошей форме.

Прошли в забой. Там шахтер Закиров занимался бурением. С нашим приходом он остановил перфоратор. Лицо и прорезиненный костюм шахтера забрызганы буровой пылью. Все как всегда – приезд и приход в забой первого секретаря обкома были внезапными. Борис Николаевич спросил забойщика, давно ли тот на руднике работает. Закиров ответил, что в прошлом году он выработал пенсионный стаж 10 лет и ушел работать в автохозяйство – на поверхности, и заработок выше. Но, проработав около года, вернулся на шахту: тут как бы все свое и уже родное. Борис Николаевич сразу нашел с рабочим общий язык, и разговор получился разносторонним и интересным. Затем мы обошли еще несколько бригад, и он получил почти полное представление о нашей работе, о шахтерах.

На выходе из шахты, во время ожидания клети, Борис Николаевич зашел в рудоподъемку слепой шахты. Там работала машинисткой женщина Сулейманова. Он спросил ее, как народ реагирует на то, что в магазинах трудновато с продуктами. Сулейманова ответила:

– Вот я работаю на подъемной машине, которой уже 50 лет, она тихо ходит и часто ломается. Надо быстрей обновлять оборудование, после этого поднимется выработка, а тогда и в магазинах появятся свободно и дешево сыр и колбаса.

В сторонке Ельцин сказал мне:

– Я думал, что в шахте хоть женщина выскажет какие-то претензии к власти за колбасу. А она молодец, прочитала нам ликбез, что надо делать, чтобы жить лучше.

Когда выехали из шахты, он сказал:

– У вас замечательные люди, – а через некоторое время добавил: – Я попрошу всех членов бюро обкома, чтобы они у вас побывали. Покажи им все, как показал мне.

Члены бюро обкома партии – это председатель облисполкома, командующий округом, вторые секретари. И все они у нас через некоторое время побывали.

В шахте мы пробыли часа четыре. Как только выехали, Борис Николаевич в спецовке пошел к телефону узнать последние новости о событиях в Свердловске. После этого мы помылись в душевой и уговорили Бориса Николаевича пообедать у нас на шахте.

Вскоре он лично силами свердловских предприятий организовал строительство для рудника пяти домов, чтобы всех работающих и бывших шахтеров-пенсионеров переселить из бараков в благоустроенные квартиры.

Когда Ельцин стал президентом и рудник попросил у него денег на окончание реконструкции, Борис Николаевич лично подписал на это золотой кредит, который, к сожалению, оказался разворованным. И рудник так и остается без оконченной реконструкции и, следовательно, без перспектив на будущее.

По-всякому люди относятся к президентству Ельцина, не все у него получилось. Наверное, потому, что среди его консультантов не оказалось шахтера Закирова и машинистки Сулеймановой. И еще остается не ясным, почему Борис Николаевич в такой сложный и ответственный момент в Свердловске, в ситуации, недалекой от паники, решил поехать на рудник, спуститься в шахту и пообщаться с горняками. Может, спокойствие людей, привыкших к постоянным подземным опасностям, придало ему сил? Наверное, придало, ведь недаром за свое общение с людьми рудника он их так щедро отблагодарил.

А непредсказуемую опасность тогда в Свердловске он, как руководитель штаба, постепенно взял под контроль, стабилизировал и ликвидировал.

Недавно сложилось чрезвычайное положение в Верхней Пышме. Но большинство сложностей такого рода – дело безответственных рук человеческих. Предполагается, что в систему горячего водоснабжения Верхней Пышмы возбудитель легионелла попал из водоема, откуда забирают воду для ТЭЦ. Но технология водоподготовки как-то пропустила этот возбудитель в систему горячего водоснабжения. Все это должны быстро учесть и в нашем городе, чтобы не создавать ситуацию, которую ликвидировал в свое время Б. Н. Ельцин и которая случилась в Верхней Пышме. Нашему городу лучше вернуться на прежнюю систему горячего водоснабжения – надежнее.

Сейчас специалисты теплоснабжения Верхней Пышмы невнятно говорят, что они выдерживают ГОСТы, ТУ… Но люди-то погибли.

В 2007 году председателем Правительства Российской Федерации был назначен В. А. Зубков, а на следующий день мы узнали, что он наш земляк – уралец, родился в поселке Арбатский Кушвинского района. На своем первом заседании Правительства Зубков направил руководителя финансового департамента на Сахалин с условием: не возвращаться в Москву до решения всех денежных вопросов в городе, где произошло землетрясение.

В 1951 году директор Красноуральского рудоуправления И. В. Елисеев направил меня, тогда начальника производственно-технического отдела этого рудоуправления, в Свердловск с таким же условием: не возвращаться домой, пока не будет утвержден проект Кабанского медного рудника в том самом поселке Арбат. План на добычу уже был, а проекта все еще не было, задерживались согласования с лесниками, пожарными, врачами, архитекторами и т. д.

Был июль, жара выше тридцати, жить пришлось почти месяц в какой-то захудалой гостинице. Ходил на Верх-Исетский пруд, купался и стирал рубашку, так как в запас из одежды ничего не взял. Но таким образом проект в возможно короткий срок был согласован и утвержден. Так в те времена решались вопросы, и поэтому ежегодный прирост добычи руды на нашем предприятии, как и всей экономики страны, составлял 10-15 процентов. Соответственно, такими же темпами улучшалась жизнь шахтеров и всех слоев населения, так как те проценты работали не на зарубеж, как сейчас, а на свой народ.

В районе Арбата началось строительство промышленных объектов рудника: дороги, линии электропередачи, жилья, карьера, шахты. А я уже был командирован от рудоуправления в Арбат на это строительство.

Жили первоначально в бараках, оставшихся от геологов, еду – картошку, молоко – покупали у местных жителей. К концу года в соответствии с планом из карьера пошла руда на Красноуральский медеплавильный завод.

Поселок Арбат состоял из 25-30 частных домов, расположенных по берегам небольшой речки. До Нижней Туры было километров восемь, до Верхней Туры – десять. Жители занимались земледелием, держали очень много скота. Когда появился рудник, стали работать на руднике.

Поселение Арбат старое, и, хотя небольшое, обозначено на всех картах. На речке просматривались следы старых работ по добыче россыпного золота. В тех краях и сейчас работают золотодобытчики артели старателей «Урал-Норд» березовчанина Фарита Миниахметовича Набиуллина.

Запомнилось: в поселке в каждом доме было очень много детей. Не знаю, конечно, был ли среди них Виктор Зубков или его семья, приехавшая сюда по эвакуации, или они уже уехали на Кольский полуостров.

Окрестности Арбата очень красивы: горы, еловый лес с участками кедра. Столько грибов, ягод и такой охоты не встречал нигде на Урале. Со строительством рудника район Арбата явно оживился. И вот в один из летних засушливых месяцев рядом с поселком загорелся еловый лес. В течение двух-трех дней пожар охватил жилье с трех сторон. Все было в дыму. Начали срочно на карьерных КрАЗах вывозить женщин с ребятами из огненного окружения. Все жители и рабочие рудника спасали крайние дома от уничтожения.

Ветер кидал огненные ветки на десятки метров, загорались крыши домов, но люди их сразу тушили. Обстановка все осложнялась. Пожарные машины из Кушвы со своим персоналом уехали, сказав, что все бесполезно – Арбат сгорит. У домов экскаватор копал ямы и жители в них зарывали свое имущество, которое вывозить было некуда, да уже и некогда. Крайние от леса заборы, сараи, бани и некоторые дома горели. Мы, несколько человек, собрались там, где еще было чем дышать, посоветоваться, что делать? Бросать Арбат на съедение пожару и уходить или еще что-то предпринять?

Один из лесников предложил, пока есть связь, позвонить в Кушву и сообщить о том, что пожар со скоростью одного километра в час двигается в направлении секретного предприятия в Нижней Туре, до которого восемь километров и которое через восемь часов, как Арбат, будет в огне. Срочно позвонили.

Откуда ни возьмись, через час к нам стали прибывать грузовики с солдатами, которые организованно, своими пилами и топорами сразу, сходу стали рубить просеку шириной 100 метров, которая отгораживала ход пожара на Нижнюю Туру. За два часа прибыло военных не менее тысячи человек. Просека была сделана моментально, и командование части по нашей просьбе перебросило своих людей на спасение Арбата.

Где валкой деревьев, где взрывами, где лопатами и землей, за полдня продвижение пожара на поселок военными было приостановлено, а наутро пошел ливневый дождь. Так малая родина нового премьера, в тот раз была спасена.

Через некоторое время в экономике страны начались преобразования. Рудники начали подсоединять к металлургическим заводам. Подсоединили и рудоуправление с Кабанским рудником к Красноуральскому медьзаводу, а тот, в свою очередь, из-за неудобного отдаленного расположения рудника, вскоре его закрыл, недоработав запасы, которых хватило бы еще на многие годы. Из-за отсутствия работы люди из Арбата стали уезжать, и сейчас там никого и ничего не осталось, только крапива на прежних местах жизни, да брошенная медная руда в недрах Кабанских гор.

А в памяти моей все – и стройка, и болгарские специалисты, которые там стажировались, и новый шагающий экскаватор, там освоенный, и люди, которые все сделали. А главное – уральские красивые дали, которые видны с тамошних гор, и лес, и речка. И все это, наверное, помнит новый премьер. Родина детских лет не забывается.

Долго ли, коротко, но жил в одной стране парень-строитель по имени Федор. Был молод и красив, но заколдовала его одна старая колдунья, и заболел Федя-то. Да так заболел, что вылечить его никто не мог, весь фурункулами да карбункулами покрылся. Никакие знахарки не могли его вылечить.

И вот однажды он увидел девушку Феню, дочь пасечника, и сразу влюбился. Но ему было стыдно показывать девушке свои болячки с вонючим гноем. А Феня не побрезговала, а стала лечить Федю и вылечила, а пока лечила, то сама полюбила его.

Стали они мужем и женой. Жили долго и счастливо, а старая колдунья пыталась на Федю снова порчу наслать, но любовь Фени была такая сильная и верная, что оберегала его от всех болезней. И был у них медовый месяц всю жизнь до самой кончины.

Умерли они в один день. Похоронили их в разных местах, а они сказочным чудом оказались в одном гробу. Любовь у них снова стала бессмертной, вечной. После них остались жить на свете семь сыновей и семь дочерей, и все по фамилии Федоровы.

ЕСЕНИНСКАЯ ОСЕНЬ 

Стучат в окно дожди осенние,

Холодные дожди в окно стучат,

Скорбит земля сегодня по Есенину,

И люди по Есенину скорбят. 

Березы плачут, белые березы,

Грустит рябина, наклонясь к траве,

Дождинки, словно горестные слезы

Стекают ручейками по листве. 

И рожь скорбит, склонив к земле колосья, 

Тальянка плачет где-то за бугром,

Скорбит земля, Есенинская осень

На землю падает дождем. 

   Октябрь 1982 г.

БЕРЕЗА 

Береза, белая береза, 

Средь стройных сосен на горе.

Грохочут над тобою грозы,

И бьют дождинки в сентябре. 

Метет метель зимою лютой,

Снежинки белые летят, 

Но кажется, что лебедь будто

Крылом касается тебя. 

Ты в подвенечном белом платье

На берегу реки стоишь. 

И в твоем нежном милом взгляде

Сквозит божественная тишь. 

И за девичью твою скромность,

За бриллиант листвы весенней,

За величавость и за гордость

Тебя люблю я, как Есенин.

   1982 г.

К ПОРТРЕТУ ЕСЕНИНА 

Взволнованно и молодо

Любовь свою неся, 

И словно зачарованно 

Ты смотришь на меня. 

Мерцают звезды летние

Над голубой рекой, 

А свет твоей поэзии 

Не гаснет над землей. 

Мой светло-русый юноша

Да с искоркой в глазах,

Живет твоя поэзия 

В рязанских тех полях. 

Живет твоя поэзия, 

Дыша твоим теплом, 

И чуткая и нежная, 

В душе горит огнем. 

   1983 г.

ЕСЕНИНСКИЕ БЕРЕЗЫ 

Снежинки кружат над землею,

Узоры рисует мороз. 

Любуясь такой красотою,

Красою белых берез. 

А летом в травушках мягких

Зелёный крутой косогор.

У речки голубоглазой 

Сберётся девичий хор. 

Почудятся средь березок

Есенинские шаги. 

Как-будто он с косогора

Читает свои стихи. 

Есенинские березы 

Подруги алой зари. 

Грохочут над ними грозы

И песнь им поют соловьи.

   1987

ОТВЕТ МАЯКОВСКОМУ

Нет, Маяковский, 

Есенин –  не пропойца 

и не кофейная гуща 

в кружке на столе. 

Просто вы друг друга 

не поняли, вместе живя 

на одной земле. 

Ох, Маяковский, 

я могу и поспорить, 

и поспорить с вами 

вполне всерьез, 

Что без Есенина  

жить не стоит 

что без него - 

как весна без гроз.

Вы же

тысячу раз не правы! 

он нисколько  

не хуже  вас! 

Зависть Ваша 

к есенинской славе 

чести и силы 

вам не придаст. 

И вам придется, 

придется поверить 

в то, что он был 

слишком уязвим 

Легендарный поэт Есенин 

был и остался 

народом любим. 

   1987-88 гг.

* * *
Не будем говорить"прощай"
Своим любимым и знакомым,
Когда придет прощанья час
И вдаль умчим поземкой боли.
Как-будто криком тишины
Зальется сломленная птица,
И как огромный шар земной
В руке затекшей очутиться.
Мы говорим - забудь меня
Земля родная, и останься
Такою светлою мечтой
Вглубинах тайного сознанья.
Свети же нам в ночи, свети,
Желанная слезинка,
Святая жизнь, меня прости
И скройся памяти песчинкой.
Не будем мы гадать и ждать,
Когда мы повторимся,
Вскричим мы птицею в ночи
И снова где-то возродимся.

* * *
У нас так много в жизни дел,
Что не уложимся и в веке
Чужой земли и свете звезд,
Другой галактики рассвете.
А как же ты, моя Земля,
Забудешь нас, тобой рожденных - детей,
Заблудших в дебрях звезд
И галактических дорожек
Как много нас, идущих в тьму,
Скрываясь в ней, как путник тайны.
Куда идем, чего мы ждем,
Что будет там, в глубинах тайных?
Что будет с нами там, в дали,
В глубинах вечных мирозданий?

* * *
А лунный свет затмил окно,
В грядущее - лазейка.
Стучится он пятном слезы,
Стучится жизни речка.
О как горька и солона
Бывает жизнь порою,
Беда, подолом тишины
Захлестывает болно.
И мы кричим,о боже мой,
Ты где же, наш спаситель?
Спаси же нас и пожалей,
Порок ведь - искуситель.
Не мы, не мы, о боже мой,
Творим земную бездну,
Не мы, не мы, а кто-то злой,
Зажжет святую тризну.
Душа святая, но кто же вниз
Толкает наше тело?
Душа, как сделать нам
Чтоб жизнь звездой горела?

* * *
Идем, бредем по грани льда
Небесного колодца,
И светит призраком звезда
Потерянного солнца.
В какую даль оно зашло?
Сиянье вдруг померкло.
Туда ль ушла судьба твоя,
Какая бездна ввергла?
И как судьба связала нас,
Могучее светило,
Возникнешь ты из темноты,
Иль навсегда остыло?
Летим с тобой в глубокой мгле,
Захватывает сердце.
Как вечна жизнь,
И как она хрупка -
Взметнулась и поникла.

* * *
Как странно создан мир,
Как странно светел, темен сразу.
И все в одном лице.
Так лунный луч ночами ярко цветен,
А в солнце растворится как во тьме.
Так жизнь и смерть идут одной дорогой,
Сплетая судьбы в красочный узор,
Так слезы радости и горя
Одною пеленой туманят взор.
Как странно все...
Еще и больно думать,
Когда-то он исчезнет этот сон.

* * *
Мы долго будем жить в тиши вселенной,
Мы долго будем ждать глоточек сна
Земли любимой, ее взгляда -
Такого теплого и долгого огня.
Ее сиянье глаз глубинных,
Родных просторов ширь,
И неба синь и ветра запах,
И солнца золотого сыпь.

* * *
Как хочется порою
Взлететь в просторы дня
И в солнца окунуться
Мелодией огня.
Огня любви и звука,
Поющего в тиши,
В стихию сердца стука,
Рожденного в ночи.
Услышать тайны мыслей
И шепоты страстей,
Услышать звон хрустальный
Весеннюю капель.
Услышать крики чаек
И плеск морской волны,
Услышать, как токуют
Шальные глухари.
Услышать звуки жизни,
Цепляясь за нее.
И плача, как же мало
Для нас дано её.

* * *
Взметнулось сердце болью,
Кричащей птицей ввысь,
И розы каплей алой
Плеснули резко вниз.
Рассыпались вокруг,
Вокруг моей печали,
Устлав спасенья круг.
По ним душа босая,
Закрывшись кисеей,
Метнулась и пропала.
Зовя меня с собой.
Туда, где нет обиды,
Где не проникнет боль,
Где все светло и ясно,
Но нет меня живой.

* * *
Расплескался бледный лик луны
Расплескалось лунною капелью,
На туманной юности портрет,
Заструился серебристой трелью.
Застучали капельки дождя
По мечтам, ушедшим непонятно,
Тихо грусть, снежинкою крутясь,
Объясняет что-то нам невнятно...
Почему уходит наша жизнь,
Почему так коротко мгновенье
Взлета, вспышки, отблеска горенья,
И опять дорога вниз.

* * *
Раскинулось шатром лазури небо,
И синий свет звенящих грез,
Далекой юности, ушедшей безвозвратно
С озерами счастливых слез.
Душа тростинкою в купели окунулась,
Скрывая наготу под каплями дождя.
Туманным облаком по лугу растянулась,
И шалым ветерком дышала у ручья.
Взметнулось всполохом той юности мгновенье,
И серой пеленой укрылась синева,
А зорькой раннею ей эхо откликалось
И за собой манило в никуда.

* * *
Уголек в уголочке сердечном
Разжигает тепла лучик яркий.
И горит он в ночи беспросветной
Хрупкой капелькой жизни, надежды.
Освящает он таинством вдоха
Краткость мига, полета в безбрежность
И крупинками сна рассыпаясь,
Вдруг взметнется лазейкою в вечность.
Где закроются дали безкрылья,
И закроются тени безвздошья,
Там откроются дали дыханья,
И откроется даль возрожденья.

* * *
Какой-то странный свет
Проник сквозь странность ночи.
И странная луна плетет
Вуаль белесой пелены,
Скрывая в ней туманность странной мысли,
Скрывая в странности иллюзий острова.
Всплывает странность уходящей жизни,
Стирая странностью глубинные глаза.
Но странный звук пронизал царство тени,
И странный взгляд окинул тихость сна,
А странный шепот всхлипнувшей свирели,
Проник с испугом странным в странность дня.

* * *
Как легкое дыханье
Лунный свет
Скользнул с небес
На сонные аллеи.
И странный шепот
Тронул ветвь
Склоненной ивы
В блеске тени.
Блистала тень на платине листвы,
Шептала что-то, бликами волнуясь,
Вздохнула ива каплями росы,
И в лунный свет вуалью завернулась.

* * *
Заструилась осень струйками дождя,
И вздохнула ветром в пламени огня,
Закружилась в танце золотом листва,
И в мечту прохлады окунулась я.
Словно льдинкой звонкой зазвенела грусть,
Песней журавлиной всколыхнулась грудь
И в туманный отблеск, в кисее дождя
Растворилась каплей и душа моя.

В деревенских домах Севера всегда чисто, а особенно в домах, где есть девочки или девушки, которых заставляют поддерживать чистоту многие «наставления», что если не так, то не возьмут замуж. В старые времена жен для сыновей свахи выбирали по самым различным «критериям», в том числе опрятности и чистоты в доме. А в доме Василия была младшая сестра, правда, еще школьница, но порядок она держала идеальный. Но кроме того, формирование жилплощади избы: кухни, горницы, при строительстве было таким, что чистоту было поддерживать и не трудно – не было лишней мебели, шкафов, кроватей, другой мебели. Только лавки вдоль стен, стол, в углу полочки для икон - божницы, полка через избу – воронец, для полатей.  Постели из соломы или сена каждый день выносятсяна сеновал. Такой вот сложившийся уклад. Летом молодая часть семьи и спит на сеновале. 

К 1943 году в деревню из пятнадцати домов, пятнадцати семей редко в какой дом не пришли похоронки или извещения с сообщением «пропал без вести», и Василий был первым, кто вернулся, хотя и не целым, но живым. Он ничего никому не рассказывал о войне, о фронте, и где воевал. А люди, глядя на него, и так видели, что такое война и что она несет народу, в том числе и деревенским людям. 

Родина Василия – Россия, точнее – север  России, Архангельская область, а еще точнее – долина реки Вага, притока Северной Двины. Места в этих краях равнинные, много болот, и только около рек эти болота осушены мелкими речками и ручьями, и на них люди возделали поля и пашни. А о лугах позаботилась река, заливая их весенней водой с  плодородными илами, которые вынесли весной ручьи из прилегающих к реке болот и лесов. Но главное, здесь почти предсказуемая погода. Летом день кончается, и сразу же начинается новый. Прямо  скажем, жары не бывает, а к холодам приспособились и привыкли. И люди издавна поселились около Ваги  деревнями по десять - двадцать домов с интервалом несколько километров вдоль по всей реке, которая от начала до впадения в Северную Двину двести с лишним километров. 

На полях местные жители – вагане – сеют рожь, ячмень, выращивают картофель, другие овощи. А на лугах скот нагуливает молоко из двенадцати видов трав на  квадратном метре. Цена маслу из такого молока двойная по вкусу и, наверное, по своей пользе. Дома по Ваге стандартные, как по всему северо-западу, двенадцать на шесть. Впереди ять - шесть окон, и по бокам по три окна. Все дворовые помещения для скота под одной крышей. В доме три печки: в горнице, на кухне и в избе, так что холода северные не страшны. Но о дровах надо заботиться.  

Система организации сельского хозяйства в деревне довольно демократична: земли всем по количеству людей в семье. Так что жили все примерно одинаково, и раскулачивать после революции 1917-го года было некого, тем более в колхозные времена, а отсюда и ровные отношения деревенских людей между собой, ровные и  традиционно уважительные.  

Вот в такую деревню, в такой дом, к таким людям и своим родным, в 1943 году с фронта Отечественной войны после тяжелого ранения, на одной ноге возвращался Василий. Пароход с названием «Удачный», единственный на Ваге, довез его до пристани Шеговары, а дальше ему пришлось идти пешком пять километров вдоль той же речки. Конечно, семидесятилетний капитан парохода, в порядке исключения для фронтовика на протезе, довез бы его до самой его деревни Першта, но на пароходе кончилось топливо – дрова, и матросы-женщины должны были в течение восьми часов заправиться топливом на ближайшие шестьдесят километров дальнейшего хода  по Ваге. 

И Василий шел в свою деревню берегом по  тропке с вещмешком за плечами, никто его не встречал, так как по тем временам и по тем краям он просто не мог о своем прибытии сообщить родным, что лечение в госпитале окончено, что он выписался и едет домой. Это расстояние он шел долго и осторожно, боясь растревожить рану протезом, но пришел, и это было неожиданностью для матери, для односельчан, для младшего брата и сестры.  

В то время раненым демобилизованным фронтовикам выдавали всю совершенно новую форму, и Василий – офицером, старшим лейтенантом, вернулся к себе домой. И главное по тому времени – живой, исполнив свой долг перед большой и малой  родиной. С пристани в деревню он пришел уже к  вечеру, но к утру уже все знали, что вернулся Василий. На следующий день у него дома побывал председатель колхоза, поинтересовался о  первоочередных нуждах фронтовика. Побывали и некоторые из близких деревенских, стараясь особенно не беспокоить так тяжело раненого человека, но на севере люди сдержанны в проявлении своих эмоций. Но близость своих родных, соседей, и мирная деревенская обстановка, совсем другая, чем на фронте и в госпитале, возвращала ему силы, и он на глазах восстанавливался к жизни.  

Через несколько дней и я решил зайти в дом Василия, к его брату Коле, с которым я учился в одном классе. Зайдя в дом уже к концу дня, после  работы - мы, школьники, в войну вместе с женщинами были в колхозе основной рабочей силой. Я увидел Василия, сидящего на стуле около печки, где на углях пеклись печенки из свежей  картошки, так как дело было уже к осени. Мы с Колей молча присели на полу тоже около печки и Василий начал нас выспрашивать о работе, чем мы сегодня занимались, потом о школе, о том, как  перебираемся через реку весной и осенью, а потом стал спрашивать о деревенских, кто ушел на фронт. Кое-что он уже знал, но спрашивал еще раз. Сначала о его сверстниках:  

– А что с Володей Земских?  

– Володя погиб, - докладывали мы ему. – Он был тоже офицер. Сейчас у него в деревне осталась одна мать – отец умер, а других детей, кроме Володи, у них не было. Матери одной трудно, она в годах, надеется, что, может, за Володю дадут пенсию. Питается она в основном за счет огорода, как и все, так как колхоз все сдает государству для фронта, и на трудодень мало что достается, но в основном у нее проблемы с дровами, помогают с дровами соседи. 

– А что с Саней Исаковым? 

– Давно нет от него письма, - говорим мы, так как в деревне все знают, что с теми, кто на фронте. В деревне немного домов и все знают друг о друге, особенно в отношении ушедших на войну. 

– А что с Павликом? – спрашивает Василий у меня про брата. 

– Похоронка пришло в августе 1942-го, а товарищи еще написали письмо, что он погиб в воздушном бою над городом Ржев, и описали, каким был бой, и сколько самолетов в нем участвовало. Василий опять надолго замолчал, потом спросил: 

– А как живет семья Власова Якова, семье которого пришла бумага, что Яков пропал без вести?

Мы сказали, что у него осталось четверо детей и в хлеб их мама вынуждена подмешивать отруби. Он опять замолчал надолго. И мы с Колей тоже молча смотрели на угли в печке. 

Изредка мы поглядывали на Василия, на его ноги, на его красивое, но бледное лицо. Одна рука у него все время была на ноге около раны, наверное, рана его еще беспокоила. 

Когда некоторые печенки были готовы, он доставал их по одной, давал нам с Колей, себе тоже чистил одну, и как-то сказал: 

– На фронте я часто вспоминал эту печку, и мечтал поесть из нее печенки, и вот как сбылась эта фронтовая мечта… 

Больше он ничего о войне никогда не рассказывал. По окончании этой встречи мы с Колей договорились сбегать на озеро и угостить Василия ухой, он пожалел, что не сможет побывать с нами на озере, но посоветовал, рассказав о местах, где он в свое время удачно рыбачил со своими сверстниками, которых, как уже узнал, больше никогда не увидит. Таких, к сожалению, в деревне оказалось большинство.

В деревне, в своем доме с матерью, братом и сестрой он прожил около месяца, окреп, стал быстрей ходить, побывал в семьях своих погибших друзей и потом засобирался в областной центр, Архангельск, пока не замерзла река и ходили пароходы. В Архангельске до войны он закончил педагогическое училище, и думал там устроиться на работу в школе. В деревне с его ранением ходить до школы было далеко, а в Архангельске это было проще. А по приезде в Архангельск, не смотря на его совершенно небольшой опыт учительской работы, его, как фронтовика, да и мужчину, сразу назначили директором одной из школ, тем более, что в школах в  войну осталось совсем мало мужчин. 

С тех пор прошло много лет, и я присутствовал на минутах молчания, посвященных Отечественной войне, на многих предприятиях. Но памятнее всех были минуты молчания фронтовика Василия Охотина около печки с углями, когда он выспрашивал нас о его погибших сверстниках.

Война в жизни нашего поколения заняла существенное место своими трудностями, печалями и другими разными изменениями. 

Начало войны нашу семью застало в приграничном городе Кандалакша. Заводской поселок, в котором мы жили, был крайним населенным пунктом от границы и пограничники нередко заезжали по всяким хозяйственным делам своего быта. Они делились своими наблюдениями, наверное, не считавшимися секретными, что к их участку границы накапливаются финские и немецкие войска, и это было не внезапным появлением, а постепенным по времени делом, а за день или два приходившие за хлебом  военнослужащие с границы попросили хлеба у пекарни побольше, сказав, что скоро ездить будет некогда. 

С населением тоже шла подготовка к войне. Проводились учения по гражданской обороне, особенно в части встречи с отравляющими веществами. У каждого дома был противогаз, висевший на видном месте, каждый умел им пользоваться. Были сформированы дружины санитарок. В мероприятиях обучения участвовали больше девушки и женщины, предполагалось, что мужчины должны были уйти в армию. И надо сказать, что приграничное население, как показало начало войны, в значительной части западных областей, было  подготовлено. 

Правда, война началась не с отравляющих веществ, к чему особенно готовились, а с бомбежек в первый же день войны. Бомбили расположения зенитных установок, порт, железнодорожную станцию, пути. И в поселке стали срочно копать рядом с домами бомбоубежища. Но после бомбежек все быстро восстанавливалось, потому что к этому тоже, где надо готовились. Началась и предусмотренная эвакуация женщин с детьми. Производство, уже в  какой-то мере подготовленное к военному времени и военным нуждам, продолжало работать, хотя мужчины в основном были мобилизованы и сразу же ушли на границу, где начались боевые действия. 

Но двигаться вперед бесконечно, финские и немецкие войска не могли, и мы это знали. Но знали, конечно, что это было ценой жизней, в том числе наших заводских мужчин, сразу же прибывших в места начавшихся боев. 

А женщин с детьми начали отправлять на пароходах через Белое море в Архангельск. Уехали и мы с мамой, потом из Архангельска на речном пароходе добрались в порядке размещения эвакуированных, с Кольского полуострова в свою родную деревню, и в этом нам, конечно, повезло. 

А дальше – жизнь, работа и учеба в школе в родных местах. Работа в колхозных деревнях перестраивалась. Уменьшился упор на лесозаготовки, больше стали заниматься землей, животноводством: снабжение для армии было от колхозов из областей, не занятых военными действиями. Лес тоже был  нужен, и колхозники тратили часть своего труда в лесу, но уже меньше. Мужчин в деревне не было, работали женщины и подростки.  

Наш колхоз «Красный Октябрь», состоящий из двух деревень в двадцать пять жилых домов, семидесяти человек женщин и детей, - содержал ферму из ста коров и пятидесяти  телят, овец штук сто, столько же свиней, пашни  несколько сот гектар. Все, что получалось на фермах,  шло государству, фронту. Работавшим выдавалось только по триста грамм зерна на трудодень, остальное все со своего огорода и леса, и таким образом жили с небогатым столом, но и не голодали, говоря после каждого обеда слова перед домашними иконами - слава богу… 

А дела колхозные, благодаря упорному труду всех живущих в деревне, не ухудшились, а улучшились, так к концу войны, сдав все, что  полагалось по нормам государству, на трудодень стало доставаться уже два  килограмма зерна. Впервые за колхозные годы поля стали получать удобрения – навоз с фермы и торф из болот. А сено стали готовить не только на лугах, но и на лесных полянах. 

Жили надеждами на возвращение с войны своих родных – сыновей, мужей. Но похоронки вычеркивали надежды одной семьи за другой. И вот уже из десяти земляков ушедших на войну, трое вернулись тяжелоранеными, на пятерых получили похоронки или извещения «пропал без  вести»… Но настал день Победы, который остановил и этот печальный список. 

9 мая. Река уже очистилась от зимнего льда и мы, пятнадцать школьников, переплыв ее в одной лодке, шли по лугу в школу ранним тихим солнечным утром. И увидели навстречу нам идущего мужчину лет 40-50, здорового такого, каких увидеть в те годы была  большая редкость. Он спросил:

- Вы куда, ребята?», - мы говорим, что в школу. А он отвечает:  

- Зачем в школу? Война кончилась, возвращайтесь домой и расскажите об этом быстрей своим родителям.

Мы дружно прокричали «Ура!», поблагодарили, тоже радующегося вместе с нами мужчину, и быстро вернулись к лодке, чтобы перевезти эту новость через реку и обрадовать своих в деревне. А из своих кто радовался, кто плакал. 

К концу дня председатель колхоза, который, кстати, был председателем всю войну, переизбираясь по колхозным правилам каждый год, собрал правление колхоза, которое состояло из женщин. Вместе они наметили провести собрание, а потом как-то  отметить, в том числе с застольем, чего не было за все годы войны.  

Дома в деревне все одинаковые, по вековым стандартам, но решили отметить День Победы в нашем доме. Во-первых, у нас жителей только двое, во-вторых, мама, будучи в городе, работала сначала в хлебопекарне на булочках и умеет печь, затем поваром в детсаде – умеет готовить, причем со знанием санитарных норм, и в-третьих, наши комнаты выглядели красочней против других домов - стены были разрисованы. Дело в том, что, судя по сведениям из Интернета, когда-то в деревне жил некий Земских Николай, который готовил очень хорошие устойчивые краски на основе северных мхов с блеклыми оттенками, и ими пользовались в России известные художники. Степени родства я установить не смог, но нашу деревню он явно прославил. 

Началась подготовка к празднику. На печь для проращивания насыпали ячмень для пива, предварительно его замочив. На улице, после пророста зерен, старики сварили сусло. Сусло затем разлили в бочки, заткнули их пробками, пробки расперли жердями, упертыми в потолок сенок, где были поставлены три здоровенных бочки для брожения и получения пива. 

Вдруг ночью мы слышим – за дверями взрыв, оказалось, что взорвалась одна из бочек, и все пиво из нее вышло пеной. Но зато в двух оставшихся, как потом засвидетельствовали старики, пиво получилось высшего сорта. Кроме пива мама по консультации  стариков поставила закваску для самогона. Аппарат и все что надо, нашли в соседней деревне, за два километра, в другой бригаде колхоза. Гнать самогон никто из деревенских не умел, и это дело поручили нам – трем старшеклассникам. После незначительных теоретических подсказок гнали в бане, и пары из котла постоянно прорывались, хотя мы все замазали глиной, нагнали уже несколько бутылок, которые с трудом насобирали по деревне, и… уснули под такими парами. 

Утром нас разбудил председатель но, поняв неопытность «самогонщиков», забрал то, что было готово, а оказалось, это была только треть от возможного получения, ушел. Ушли и мы, плохо выполнив такое ответственное поручение. 

Но хорошее пиво во время застолья не потребовало особенно нашего «творчества». К обеду колхозников к назначенному времени столы были  заставлены мамиными пирогами, шаньгами, калачами и всякой закуской, которую готовили и помощники у мамы. 

Пиво пили из братины, которая у нас оказалась в сохранности, сделанная из меди и начищенная, выглядевшая как золотая. Было всё - и тосты, и называли поименно погибших, и слезы, и веселье.  

За столами уместился весь колхоз. Но сидели недолго, пировать за время войны разучились, да и в предвоенное время в колхозе было не до пиров. Утром все вышли, как обычно на работу, а мы в школу. На работе несколько дней хвалили пиво и удачные  мамины пироги, и поминали, конечно со смехом, наши самогонные дела. Пироги все получились удачными, что женщины отмечали в своих встречах еще утром у колодцев. 

Началась мирная, но не менее напряженная в работе, жизнь.

Топором по пьянке ранили берёзу,

По стволу тихонько побежали слезы.

Ты не плачь, берёза, никого не бойся,

Защитим тебя мы, ты же успокойся.

Вырастешь большая, да еще красивая

Птичкам всем на радость, людям всем на диво.

Твоя берёзовая ценность

Не только в красоте:

Ты не уступишь в крепости

Ни елке, ни сосне.

Сегодня на речке ребятишек нет. Вчера целый день шёл дождик, и вода заметно остыла. Так сказал мой папа. Ему можно верить. Он у меня умный, учит студентов и мою старшую сестру. Придётся целый день теперь сидеть дома и смотреть, как он мучает Иринку сложными вопросами, а она, морща лоб, думает. Ира мечтает стать врачом, хочет поступать в медицинский. Там экзамены надо сдать лучше всех, а то
не возьмут! Вот она с папой летом, вместо того чтобы бегать с подружками и друзьями, как это делаю я, сидит и сидит над учебниками. Мне её даже немного жалко. А что я? Мне тут можно всё или почти всё! Мы втроём, без мамы. Без маминого «можно» и, чаще, «нельзя»! Папа мне доверяет, но чётко следит за выполнением моих обещаний. Если я не выполню обещание — всё, конец, буду наказана. А шалить и баловаться я люблю, ещё я люблю всех чем-нибудь удивлять. Правда, обижаюсь тоже часто, особенно когда меня считают маленькой и глупой. Вот вчера я на всех обиделась. Они не дали мне поломать печенье и попробовать тортик с варёной сгущёнкой, сказали: будем есть с мамой, послезавтра. Но я-то видела, что все его ели, когда готовили. От обиды я залезла под диван, лежала там, лежала, ждала, что они меня начнут искать, и заснула. Проснулась, когда уже стемнело. Дома никого не было.
Меня разбудил телефон и какой-то грохот. Квартиру, где мы отдыхали этим летом, то и дело озаряли раскаты грома и молнии во всё небо. Мне стало страшно. Телефон настойчиво продолжал звенеть. Я подняла трубку.

— Дашенька, доченька, это ты? — спрашивал нежный, но встревоженный мамин голос.
— Да, мамочка, мне страшно. Я тут одна, и везде темно. Папа и Ира куда-то ушли, — тоненьким нерешительным голосом проговорила я.
— Ты одна?! — удивлённо переспросила мама.
— Да! — ответила я.
— Так, слушай меня внимательно, — успокаивающим голосом продолжала мама. — Возьми стульчик и включи во всей квартире свет. Поняла?
— Хорошо, мамочка, — бросив трубку и не дослушав до конца все указания, я полетела включать во всей квартире свет.
Вскоре, увидев светящиеся окна, пришли насквозь промокшие папа и сестрёнка. Они были совершенно счастливые, найдя меня дома.
— Дашка, дурочка, где ты была? — бросилась обнимать и трясти меня старшая сестра.
— Я, я... я уснула под диваном, а гром разбудил меня... — промямлила я.
— Господи, как хорошо, что ты сейчас тут, с нами! О чём я сегодня только ни думала... Мы с папой были и на речке, и у твоих мальчишек, и во всех окрестных дворах... Собирались уже звонить в больницы, — дрогнувшим голосом продолжала сестра.
Она у меня была очень красивая, но когда я не слушалась, она ругалась и очень смешно хмурила брови. Но сегодня, сейчас, Иринка была совершенно другой — потерянной, несчастной, промокшей.
— Дашка! Дурёха! Ты так нас больше не пугай, ладно? — глядя на меня своими влажными от слёз огромными синими глазами, проговорила Иринка, крепко прижав меня к себе.
Я и не думала, что для сестры так много значу, что она меня так сильно любит.
— Угу, — выдавила я из себя, по моим щекам тоже потекли слёзы...
Весь вечер мы шутили и играли все вместе. Иринка с папой меня научили играть в карты, в «дурачка», а завтра, несмотря на погоду, решили пойти на речку.

Во время Великой Отечественной войны мне довелось учиться в старших классах сельской школы в Архангельской области, куда мы приехали в эвакуацию из прифронтовой Кандалакши, что в Заполярье. Война шла, и никто не знал, когда она кончится. Поэтому в школе проводилась усиленная военная подготовка. Педагогами были демобилизованные по ранениям офицеры, получившие «высшее образование» на фронте. Дипломом нашего военрука была черная повязка на глазу. Он исключительно добросовестно учил нас стрелять, бросать гранату, устанавливать мину, ходить строем, ползать по-пластунски. Весной и осенью – пешие марш-броски на десятки километров, зимой – на лыжах. 

А во время летних каникул после восьмых и девятых классов обязательными стали военные лагеря в палатках. В лагерях ходили в атаку, рыли окопы, сдавали нормы ГТО (готов к труду и обороне), прыгали с  парашютной вышки, ходили ночью по маршруту, сдавали плавание. И все это было бы не так трудно, если бы... кормили. В лагерях утром – две ложки каши, кусочек хлеба, несладкий чай. Днем – суп-вода, кусочек хлеба. Вечером – что утром. А рука должна держать настоящую винтовку на плече, идти надо в ногу и с песней. Иной раз, правда, везло. В лагере после девятого класса в нашей палатке на десять человек оказался парень, мать которого работала на бойне. Она пекла оладьи на крови, и вечером приносила своему сыну. Доставалось и нам. Оладьи были очень сытными. 

Шел 1944 год, приближалось 23 февраля – День Красной армии. Все средние школы района, их было около десяти, должны доставить в райвоенкомат рапорты о проделанной работе по военной подготовке. Наша  школа от районного центра находилась в сорока километрах. Для доставки рапорта создали лыжную команду из четырех человек, в которую включили и меня. В субботу утром, с рассветом – а рассвет в этих местах зимой почти в одиннадцать часов, перед школой  выстроилась линейка из учеников. Директор школы торжественно вручил нашей команде рапорт, и мы отправились в путь. Лыжи на валенках, через плечо винтовка и противогаз. В противогазе заодно немного хлеба, подсушенной вареной картошки и мешочек так же подсушенных морковных паренок. Паренки, говорят, по питательности не хуже шоколада, а по вкусу – тем более. 

Сначала довольно бойко бежали по санной конной дороге, посасывали морковные паренки, но с наступлением темноты, часам к трем, начали уставать. А  главное, выяснилось, что у одного из членов команды куриная слепота, он перестал видеть дорогу и даже свои лыжи. Парень, видно, не захотел отказаться от почетного доверия и не сознался в своей проблеме. Но мы его ни словом не упрекнули, связали лыжные палки и потащили, он только стоял на лыжах. Так мы его тянули до конца, километров семь-восемь. 

В райвоенкомат приехали уже вечером. Дежурный направил нас в гостиницу, сказал, что вручение рапортов будет завтра в двенадцать при общем построении команд  всех школ. В гостинице нас разместили в огромной комнате, в которой с одной стороны стояли четыре кровати – как раз для нашей команды, а в другой - пустой части комнаты, расположился... табор цыган с котомками, пуховиками, одеялами, одеждой и несчетным количеством цыганят. Несмотря на позднее время, горничная поставила нам на стол самовар, мы поужинали с кипятком, так как ни чая, ни сахара не было. Частью еды пришлось поделиться с  цыганятами за их песни и пляски, которые они нам устроили, когда увидели наши хлеб и картошку. Легли спать, и уснули после дороги как мертвые, но ночью проснулись. На простынях была тьма насекомых разных видов. Ими, в свою  очередь, поделились с нами цыгане. Больше мы не ложились, сидели до утра. Утром решили позавтракать, так как снова принесли самовар. Но еды осталось совсем мало - только в противогазе плохо видящего парня, который он с вечера на всякий случай положил себе под голову. Другие противогазы ночью, пока мы спали, очистили цыганята. 

В полдень в воскресенье на большом построении всех команд мы вручили военкому рапорт своей школы. Мы были довольны и немного гордились, что успешно выполнили поручение военрука, директора и коллектива школы. Сложности, с которыми встретились при выполнении этого задания, не считали серьезными. Это были мелочи по сравнению с теми сложностями, которые испытывали тогда страна, народ, армия. Это было понятно и нам, ребятам того времени. Обратно катились веселей, хотя в противогазах совсем пусто, так как дело было сделано. Жевали последние морковные паренки. Когда и на обратном пути  стало темно, снова потянули своего товарища. С опытом получилось уже лучше, и двигались быстрей. 

На следующий день обо всей деловой части поездки доложили военруку. О приключениях умолчали. Военрук сказал: «Молодцы!». А нам больше ничего и не надо. Конечно, вспоминая с позиций сегодняшнего дня – зима, лес, сорок километров туда и сорок обратно, и на тех лыжах да с тем питанием, в том возрасте – это было для нас серьезным испытанием. Но такое было время. Все шло своим чередом. На фронт проводили старших ребят, 1927 года рождения. Они попали на Северный флот в конвой судов, перевозивших грузы союзников в Мурманск и Архангельск. Писали нам письма. Из рейсов возвращались не все. Но настал День Победы, и наши пути уже стали иными. 

В начале почти каждого дела идет поиск приемлемого, оптимального варианта. Это касается как малых, так и больших дел, в том числе таких, как геология. В начале поиска минералов всегда только предположения, где их искать. Чем острее разбор предположений, тем активней и результативней поиск.

Меднорудная шахта Красногвардейская в Красноуральске работала уже двадцатый год, запасы подходили к концу, шахте грозило закрытие, две тысячи работающих лишались работы, завод – сырья. Геологи шахты усиленно по флангам и на глубину выстраивали предположения о местах новых рудных тел, мнения были разные, в том числе по одному из направлений поиска. Два молодых участковых геолога считали, что надо искать новое рудное тело ниже и южнее существующих рудных тел. Старший, очень опытный и уже пожилой геолог и я, тогда еще молодой маркшейдер, считали, что там руды нет. Обсуждение обострялось и превратилось в спор.

Спор решили «оформить». Те, кто проиграет спор, заказывает «полный» стол в столовой шахты, с пивом и всем остальным. При этом выигравшие сидят, а проигравшие стоят и обслуживают стол – подносят еду, подливают в рюмки и периодически произносят самокритические слова «дураки мы последние» и вроде этого.

Для проверки предположения забурили в заданном молодыми геологами районе скважину и стали ждать результата. Скважина дошла до предполагаемого места нового рудного тела, для надежности прошла дальше, но руды не оказалось. Мы со старшим геологом выиграли спор, молодые ребята, инженеры-геологи, проиграли. Пошли в столовую, все сделали по уговору: мы сидели, они стояли – подливали, подавали сигареты, подносили зажженные спички.

О нашем споре в деталях узнали в Уральском геологическом управлении и направили к нам буровую установку. Забурили новую скважину, несколько изменив направление. Результатов ждала уже вся шахта, так как о первом результате и позорном столе для молодых геологов узнали все и ехидно над ними посмеивались. Через месяц бурения скважина… нашла новую руду! После уточнений запасов этой руды, причем очень богатой по содержанию, оказалось достаточно еще на 15 лет работы шахты!

Мы со старшим геологом были опозорены и добровольно организовали стол в столовой, но молодые геологи великодушно освободили нас от унизительных процедур, и мы дружно «обмыли» замечательные результаты нашего спора.

С тех пор мне довелось работать уже в качестве главного инженера Невьянского прииска, директора Гумешевского рудоуправления, директора Берёзовского рудника. Конечно, я разведке – будущему предприятия – всегда придавал самое большое значение, поддерживал профессиональные споры, в том числе в геологии. В Невьянске мы успешно провели ревизию старых, дореволюционных работ и открыли ряд новых россыпей, что дало новую жизнь затухающему прииску. В Полевском открыли новую залежь совсем в неожиданном месте. В Берёзовском по инициативе главного геолога В. Ф. Казимирского внедрили «тяжелый» тип разведки – это стволы, квершлаги, штреки, что позволило быстро нарастить запасы для обоснования реконструкции рудника с миллионными капиталовложениями. Причем эта методика была использована министерством и для других месторождений.

Но и в этом случае не обошлось без острых обсуждений и споров, в которые включался и я. При этом проигрышей не боялся, так как, в конце концов, выигрывало дело.

Надо спорить! Всегда и во всем, только так рождаются хорошие результаты. Конечно, спорить надо тактично, честно, с уважением друг к другу, особенно в личном, человеческом плане. По жизни мы делаем много ошибок в большом и малом, за которые потом расплачиваемся, причем расплачиваемся не только личным, но и интересами многих людей. Так что спорить надо еще и учиться, чтобы был нужный результат.

Посвящается Анне Кирилловне Малковой, настоящему Учителю, более сорока лет дарившей радость познания немецкого языка березовским школьникам.

Каждый человек, изучавший немецкий язык, слышал вопрос: «Зачем ты учил немецкий?» Зачем учить язык, на котором говорят лишь в Германии и ещё в нескольких небольших странах? В ответ все бормочут что-то о простоте грамматики и легкости чтения, мысленно соглашаясь, что, наверное, этот язык и вправду бесполезен. Несмотря на это, все равно найдутся люди, которые отдадут своих детей в группу немецкого языка в школе, а позже ещё запишут к репетитору, чтобы он знал язык в совершенстве. При этом возникает три заинтересованных стороны. Дети, желавшие изучать английский с друзьями, но которым не хватило места в группе английского. Родители, надеющиеся, что их дети не будут просить помощи с домашним заданием. И учителя немецкого, довольные, что о них не забыли. Юлия Богдановна относилась к их числу.
Утро Юлии почти ничем не отличается от утра других людей. Она просыпается чуть позже, чем нужно, ворочается в кровати, не желая вставать, потом все же отправляется в ванную, чтобы привести себя в порядок, и, забыв это сделать, идёт варить себе кофе.
Сегодня ей исполняется 75. Обычно люди в таких случаях просыпаются очень рано и начинают готовить угощения, попутно отвечая на звонки сотового телефона, но сотового телефона у Юлии Богдановны не было, а праздновать она решила завтра. Сегодня у неё есть дела поважнее.
Когда кофеин добирается до клеток мозга, а мысли становятся чище, Юлия возвращается в ванну.
После умывания Юлия Богданова идёт в комнату, заправляет постель и переодевается. Потом идёт на кухню, положив на полку в коридоре классный журнал 11«А», чтобы не забыть его дома. Этот класс уже давным-давно выпустился, но привычка осталась. Юлия Богдановна пыталась отучить себя, но рано или поздно привычка возвращалась, и она оставила свои попытки.
На завтрак она готовит себе бутерброды, хотя знает, что не сможет ими насытиться и вернётся, чтобы сделать что-нибудь посущественнее. Но она никак не могла отказаться от бутербродов. Они были ее слабостью ещё со школы. Юлия Богдановна сидит без дела уже шесть лет с тех пор, как закончила преподавать. Она пыталась заниматься огородом, но уже через неделю лопата была убрана в сарай, а грядки переоборудованы в место для чтения. Учитель засел в ней так глубоко, что искоренить его было нельзя. Уволилась она сама, потому что думала, что уже слишком стара для школы, но со временем поняла, что это была её самая большая ошибка за всю жизнь. И сегодня, когда ей исполняется 75 лет, она решила сделать себе подарок, вернуть себе немецкий язык.
Два дня назад к ней в гости пришла её бывшая коллега. Разговор зашёл о подрастающем поколении и о группах немецкого языка, редеющих с каждым годом. Коллега вскользь упомянула о внуке, который только начал изучать немецкий. Юлия Богдановна встрепенулась и попросила рассказать поподробней. Оказалось, что дочь её коллеги отдала сына в немецкую группу, потому что мест в английской уже не было, и сейчас ищет репетитора, который сможет помочь мальчику лучше понять язык. Юлия увидела свет, увидела возможность вернуться к своему делу. Наконец-то она сможет перестать сутками сидеть на диване, перечитывая старые немецкие газеты, и начать жить. Юлия Богдановна попросила дать адрес дочки, но коллега дала номер телефона. Они ещё немного посидели, потом Юлия проводила гостью и пошла искать сотовый телефон сына.
Бутерброды уже заканчивались, как и терпение Юлии Богдановны. Занятие должно начаться через десять минут, а мальчика всё еще нет. Она беспокоилась, что он может заблудиться. Юлия жила на самой окраине города, в небольшом частном доме, из окон которого даже пятиэтажки кажутся небоскрёбами. Чтобы добраться до её домика, надо было уйти за старый Дворец культуры, возле водонапорной башни повернуть направо, пройти через старый маленький сквер с неработающим фонтаном, перейти по маленькому мостику через речушку, пересечь весь частный сектор и наконец-то увидеть деревянные дверцы её дома. Путь не близкий, но раз мальчик захотел учить немецкий язык, придётся ему постараться. Вот уже часы пробили четыре часа дня, и в дверь позвонили. Юлия Богдановна быстро открыла её и увидела маленького мальчика в шапке, натянутой по брови, с портфелем в правой руке.
- Здравствуйте, а тут живёт учитель по немецкому языку? - спросил он тихо и неуверенно.
- Добрый день. Да, здесь. Проходи.
Мальчик зашёл, попутно разуваясь и снимая куртку. Юлия показала ему на дверь своей комнаты, и пока мальчик направлялся туда, взяла с кухни пару немецких книг. Она усадила мальчика за стол и разложила перед ним книжки. Сегодня она вновь начнёт творить чудеса.
Вначале она представилась на немецком и попросила мальчика сделать то же самое. Его звали Вячеслав. Потом она попросила его прочесть небольшой текст, и с этим он успешно справился. Потом она рассказывала ему о склонении глаголов, о буквосочетаниях, о культуре Германии и в завершение прочла свой любимый рассказ на немецком и сказала, что переводом они займутся на следующем занятии. Вячеслав весь урок внимательно слушал и всё понимал, но что-то было не так. Юлия Богдановна не чувствовала того, что присутствовало раньше, но не могла понять, чего именно. Слишком давно не преподавала. На прощание она рассказала мальчику немецкую скороговорку и сообщила время следующего занятия.

Теперь её утро не было похоже на утро других людей. Вставала она раньше обычного, умываться не забывала, да и бутербродов на тарелке стало гораздо меньше. Каждая встреча с мальчиком заряжала её энергией, зажигала в ней жизнь. Но Юлия Богдановна чувствовала, что эта энергия никуда не уходит, она не передаётся мальчику, как бы она не старалась её передать. Постепенно Юлия начинала понимать, в чём дело.
Дело близилось к зиме. Стрелка часов стояла на цифре четыре, а Вячеслав всё ещё не пришёл. Юлия Богдановна забеспокоилась и решила узнать, в чём дело. Она всё же выведала адрес, где жила внучка её коллеги, и направилась туда. Юлия взяла с собой журнал «Schrumdirum» и по пути купила шоколадку, чтобы занятие получилось не таким нудным, если мальчик заболел. Когда она проходила мимо детской площадки, то увидела там Славу, играющего вместе с друзьями. Их взгляды пересеклись и улыбка исчезла с лица мальчика. Он быстро попрощался с друзьями и направился к Юлии Богдановне. Подойдя, Слава начал очень быстро говорить, чтобы она не могла вставить слово в его извинительную речь.
- Юлия Богдановна, извините, что пропустил сегодняшний урок. Дело не в вас, вы замечательный учитель, и заниматься с вами одно удовольствие, но мне не нравится немецкий язык. Я не хочу его учить. На немецком говорят лишь в Германии и ещё в нескольких странах. Он же бесполезен!
Он закончил и зажмурился, ожидая ругательства. Юлия Богдановна молча стояла и смотрела на него. Без упрёка, без злобы.
- Пойдём со мной.
Они дошли до маленького сквера с неработающим фонтаном и сели на скамейку.
- Угощайся, - сказала Юлия, протягивая шоколадку.
Мальчик её взял.
- Понимаешь, красота немецкого языка заключается не в его полезности, а в его спокойности. В нынешнее время все куда-то спешат, куда-то торопятся. Забывают о таких простых вещах, как старые лавочки, утренние газеты, молочный шоколад. Все хотят успеть сделать всё на свете, чтобы достичь недостижимого. Ты можешь пойти учить английский, китайский, французский, и эти языки тебе принесут большую пользу, но только немецкий даст тебе передохнуть и насладиться жизнью.

Они сидели молча, потом Слава заметил торчащий кончик журнала из сумки и попросился почитать. Читал вслух, медленно, неторопливо, не совсем понимая сути. Так прошло их первое занятие.
Со временем мальчик стал чаще приходить к Юлии Богдановне, стал дольше оставаться после занятий. Она часто читала ему вслух и рассказывала о своём учительском прошлом. Могла часами объяснять ему грамматику, а могла за пять минут составить таблицу, которую школьный учитель составлял несколько уроков. Круговорот энергии наконец-то стал работать, как нужно.
Так шли дни, недели, месяцы. Скоро прошёл год, затем полтора. Юлии Богдановне стало тяжелее рано вставать, самой готовить себе бутерброды. Классный журнал 11«А» уже не перемещался по дому. Она стала больше лежать и поднималась только на занятия с Вячеславом. Со временем она была вынуждена прекратить и их, отдав мальчика в руки своей внучке. Страницы газеты она перелистывала всё медленнее и медленнее, пока не перестала перелистывать совсем. Ей было 77 лет, когда она в последний раз взглянула на старые немецкий часы.
Через десять лет к её дому неспешно будет идти юноша. Он помнит эту дорогу наизусть: уйти за старый Дворец культуры, возле водонапорной башни повернуть направо, пройти через старый маленький сквер с неработающим фонтаном, перейти по маленькому мостику через речушку, пересечь весь частный сектор и наконец-то увидеть деревянные дверцы дома. Шапка будет сдвинута до бровей, а в портфеле будет лежать журнал «Schrumdirum». Он прошепчет лишь одно слово:
- Danke.
Потом юноша уйдёт. Ему нужно торопиться. Через два часа у него самолет в Берлин.

Истории бывают разные. Есть история древнего мира, история средних веков, история старейшего в России золотодобывающего Берёзовского рудника. Все они по-своему интересны. Но есть истории не очень древние или старые, которые сделали современные люди. Но они так же интересны, особенно если делали их почти все жители, скажем города Берёзовского.

В городе есть здание бывшего Дома культуры рудника. Красивое здание. Может быть, пока самое красивое здание. Оно украшает наш город, как украшает его обновленный стадион или обновленный Исторический сквер около плотинки. Жить и работать, когда рядом с тобой есть, на что с удовольствием посмотреть, как-то лучше. А красивых зданий, скверов, парков в городе пока не так много.

Старый Дом культуры был построен в 30-х годах ко второму всемирному съезду геологов в Свердловске. В программе съезда был выезд геологов на очень редкое по своим масштабам Берёзовское золоторудное месторождение с посещением шахт и совещанием в том Доме культуры.

К восьмидесятым годам здание обветшало, и с ним надо было что-то делать. В этот период на руднике проводились большие геологоразведочные работы, которые обеспечили стране прирост запасов золота на несколько десятилетий вперед. При этом условии Министерство цветной металлургии не жалело денег для рудника на его промышленное и социально-культурное строительство. Решили старый Дом культуры заменить на новый. Вопрос с деньгами сняли быстро. Но в это время вышло постановление ЦК Компартии и Совета Министров СССР о строительстве стадионов, санаториев и Домов культуры только по разрешению первого секретаря ЦК – тогда Л. И. Брежнева. Стали действовать через своего депутата Верховного Совета И. В. Архипова – первого заместителя Председателя Совета Министров. Письмо ему сотрудник рудника В. В. Немченок отвез и опустил для гарантии прямо в почту поезда «Свердловск-Москва». Через некоторое время И. В. Архипов позвонил и сказал, что трудно, но попробует подписать разрешение не у Брежнева, а у А. С. Кириленко, который будет его замещать, когда Брежнев уйдет в отпуск. А С. Кириленко – это бывший секретарь Свердловского обкома партии, и ему лично наш главный геолог Д. Ф. Казимирский в свое время показывал образцы керна богатейшего золота, который был выбурен скважиной на глубине тысячи метров в районе нынешней шахты Северная. То есть Кириленко хорошо знал будущее рудника и без колебаний подписал, как исключение, разрешение на наше строительство.

Строительство Дома культуры стоило один миллион долларов. Место расположения городские власти, далеко не по единодушному мнению людей, избрали прежнее. Типовой проект подбирал начальник конструкторского отдела И. Т. Юшков. Перебрали более десяти вариантов.

Восьмидесятые годы в экономике были уже застойными, назревали какие-то изменения, и нам следовало спешить, чтобы не лишиться финансирования. Строительство вело шахтостроительное управление, которое рудник создал некоторое время назад для форсирования своей реконструкции. В дело включились все цеха рудника, а затем и весь город. Коллектив БЗСК в нарушение всех своих планов поставлял железобетон, иной раз сложный и нестандартный. Спасибо Виктору Алексеевичу Головину. Завод БРМЗ делал металлические конструкции для сцены, мебельный комбинат – зеркала и мебель, ковровая фабрика (директор Н. П. Пахомова) со старанием выполнила заказ по своему профилю. И другие предприятия принимали участие, и все делали быстро и качественно. Рабочие этих предприятий, когда делали – знали, что это для нового Дома культуры.

Непосредственно на подсобных работах по графику работали труженики всех цехов рудника, комсомольцы рудника (во главе с секретарем В. П. Кузнецовым), города и даже пионеры школ. Мастером стройки был Николай Ильич Васин, тогда еще молодой и энергичный человек. Нередко с одного рабочего места к другому он не шел, а бежал. Одновременно на объекте работали от пятидесяти до ста человек. Раз в неделю на месте проходили оперативки. За качеством строго следил опытный строитель А. С. Денисенко, при необходимости сам брал инструмент и показывал, как надо делать.

От типового проекта иной раз и отступали. Так обычную, рядовую штукатурку заменили каменной. В раствор белого цемента, который с трудом достали, засыпали крошку красного гранита, антрацита, кварца, которые специально готовили у себя в химлаборатории на обогатительной фабрике. Затем нанесенный на кладку раствор с поверхности отмывался сильной струей воды под давлением. Эту непростую технологию освоила бригада штукатуров ремстройцеха Анны Федоровны Мустафиной.

Над оформлением внутри работали ленинградские художники, занавес шили в московской мастерской. Мрамор доставали на уральских карьерах, ракушечник для стеновых панелей привезли из Одессы.

Начали строить Дом культуры в 1980 году, закончили в 1982-м. То есть все сделали за два года. В это же время заканчивал свой Дом культуры Уралмаш, они его строили двадцать лет. Конечно, у них Дом культуры больше, но и Уралмаш – тоже масштаб.

Сейчас стены здания запылились, но если их отмыть, они снова будут, как тогда – красивого цвета розового граната.

Глядя на новый дворец, тогда мы думали, что же подарить в знак благодарности Ивану Васильевичу Архипову, и решили: поехали на Южный Урал в Вишневогорск, выменяли у них прекрасный образец розового граната и вместе с друзой своего не менее красивого хрусталя отправили этот подарок в Москву. От помощника Архипова мы узнали, что он сказал:

– Таких редких и дорогих для меня, уральца, подарков я еще никогда не получал.

Через некоторое время по просьбе Китая И. В. Архипов уехал туда в качестве главного консультанта правительства. Грандиозные успехи Китая в экономике начались как раз в этот период. Наверное, в этом был и вклад Ивана Васильевича. Там он пробыл почти два десятилетия, и совсем недавно, уже в почтенном возрасте, вернулся к себе в Россию.

После разрухи девяностых сейчас Дом культуры немного восстановился, но мы все надеемся, что после периода магазинизации страны и города наступит какой-то новый период, и это хорошее здание перестанет быть щитом для рекламы и объявлений, а займет в архитектуре, делах и жизни города свое надлежащее место.

Красноуральские медно-сульфидные месторождения для отработки были подготовлены в тридцатые годы прошлого столетия. Во время войны отрабатывались такие месторождения камерами – легким, дешевым, относительно безопасным способом. Но после войны пришлось отрабатывать оставшиеся между камерами целики, а это уже было гораздо трудней, сложней и опасней. Дело еще в том, что отбитая сульфидная руда самовозгорается. И вот с началом отработки целиков начались в отработанной части пожары, они давили своей температурой, загазованностью рабочие места, где жар достигала сорока - пятидесяти градусов, из отработки сочилась на головы шахтеров кислотная вода. Кроме общешахтной вентиляции вынуждены ставить  вентиляторы, которые подавали свежий воздух прямо в забой на рабочие места, с тем, чтобы снизить температуру хотя бы до двадцати шести градусов. В общем, условия были тяжелейшие. 

Нижнее белье на шахтере истлевало от пота, воды и температуры за месяц, тело разъедала кислота. Воздух, несмотря на все усилия, был грязным. Все это отражалось плохо на здоровье шахтеров, хотя на каждой шахте была своя медсанчасть, профилакторий с исключительно хорошим обслуживанием и лечением, бесплатное питание в столовой, почти бесплатный дом отдыха недалеко от города, при этом сокращенный рабочий день и досрочный, против обычного, выход на пенсию, приличные заработки.  

Но конечно отраслевые институты и коллектив инженеров рудоуправления постоянно работали над улучшением условий отработки, были и результаты с участием в получении Ленинской премии, но все равно в свой выходной работники шахт стремились на природу в лес, к речке, где чистый воздух. 

В те годы мне пришлось работать тоже непосредственно в шахте. Как-то, группой мастеров и начальников участков, решили на двух легковых машинах поехать на речку Тура, в десяти километрах от города, на  рыбалку. 

Тогда еще не было нерабочих суббот, поэтому выехали вечером в субботу с планами порыбачить, ночевать и вернуться в воскресенье. В общем, удачно половили, сварили ведро ухи, вылили в таз, и таким веером улеглись вокруг таза с ложками на прибрежной полянке.Уха, и что было к ухе, поддерживали настроение. 

Но вот, один из наиболее старших товарищей, с большим стажем на шахте, что-то сказал своему соседу и одному из шоферов машины, на которой мы приехала, тот встал, нервно походил, отошел и сел в свою машину. Иван Глазурин, так звали старейшего в нашей компании, перелег к другому шоферу и тоже что-то сказал, и тот, как и первый, встал и ушел к своей машине. Через несколько минут, оба шофера о чем-то поговорили и поехали в сторону дома. 

Сначала мы подумали, что они поехали, чтобы пополнить то, что у нас кончилось. Но Глазурин тихо сказал: 

- Они не вернутся! 

Мы все: 

- Как не вернутся?! Ведь до дома десять км и придется завтра идти пешком! 

Глазурин говорит: 

- Ничего, очистим легкие от шахтной пыли, крепко поспим, с аппетитом поедим, и с новыми силами возьмемся за выполнение плана и всех социалистических обязательств! 

Мы пошумели-пошумели на счет того, что завтра идти пешком, доели уху, поговорили, потом улеглись спать. Хорошо выспались, а утром, попив чая, отправились в путь во главе, кстати, с организатором поездки на рыбалку Иваном Глазуриным. Шли, смеялись над собой, и когда Глазурин увидел, что мы хорошо отдохнули, все здоровы, шутим, он сказал: 

- Это я шоферам сказал кое-что, на что они обиделись и уехали. Зато хорошо прогулялись, подышали и будет, что вспомнить. 

И действительно, я помню эту рыбалку уже более шестидесяти лет, спасибо Глазурину, тогда начальнику шахтного транспорта предприятия, и кстати, по образованию простого практика, из бригадиров, но очень неглупого человека… 

В те годы в общем-то неплохой работы, в экономике, в нижнем и среднем звене руководства шахты были практики, на эту работу их выдвигали не дипломы, а жизнь и работа.

Первые пять километров возвращения с рыбалки мы шли, смеялись над дурацким положением, смеялись сами над собой, друг над другом. Вторые пять километров мы уже думали о завтрашней работе на шахте, искали вместе выходы из тупиковых вопросов, и в некоторых случаях находили их - явно на просветленную такой необычной рыбалкой, голову. 

Как обычно, на этот раз к деловому утру понедельника, неясные до сих пор некоторые рабочие вопросы стали ясными или, во  всяком случае, зародили пути, подходы к их разрешению, чего не было бы, если бы вместо рыбалки пролежали на диване.

С большим происшествием, была в Красноуральске, еще одна рыбалка.

Вчетвером поехали порыбачить, как обычно, на речку Тура под Красноуральском. Ночевали, поели утром ухи, сваренной еще вечером, а бредень висел на кустах, повешенный просохнуть с вечера. 

Ловить бреднем запрещалось, только удочками, за этим следили лесные егеря. Но на этот раз с нами в компании был главный редактор местной газеты – Василий Емельянович Постников, участник войны, замечательный человек, с большим юмором и пониманием человека. Он почему-то дружил больше с горняками, писал много о них, нередко спускался в шахту. Под его перо с разных сторон попадал и я. 

Один раз он описал наше рудоуправление за излишки заказанного и неиспользуемого оборудования в монтажной зарисовке. Я там был завален горой всякой ненужной ржавой техники на складе, и это была работа технической части моего отдела. А еще раз он раскритиковал в газете за состояние дороги от Красноуральска до Верхней Туры. Тут я сидел на крыше легкового автомобиля, а автомобиль был в луже по самые стекла. За дорогу отвечала производственная часть нашего производственно-технического отдела.  

К работе своей газеты он тоже был критичен. В его кабинете одна стена была заклеена газетами, где он допустил какой-нибудь ляпсус. Например, в газете, где они описывали эстафету бегунов, они перепутали фамилии, и победителем назвали человека, у  которого не было ноги и он был просто болельщиком, но когда-то был спортсменом. 

Так вот, мы на речке утром пили чай, а бредень на виду висел на кустах, хотя его, конечно, надо было прятать. Но Василий Емельянович сказал:

- Ничего не бойтесь, выкрутимся.

И как назло, утром к нам подошел егерь, показал пальцем на бредень и сказал: 

- Сейчас составим протокол и будете платить штраф, - и достал из сумки бумагу для протокола. Василий Емельянович смотрел, смотрел на него и говорит: 

- Пиши, пиши, но я тоже про тебя напишу, про то, что ты прошлой зимой убил лося без лицензии. 

Егерь смутился, что-то пробормотал, потом сказал: 

- Хоть бы спрятали бредень… - положил бумагу в сумку и пошел от нас дальше по тропе. 

Когда он отошел, Василий Емельянович говорит: 

- Это я его просто взял на пушку, знаю, что такой грех за егерями бывает. 

А мы, посидев, решили ехать порыбачить с бреднем на пруд соседнего города Верхняя Тура, чтобы привезти рыбы на уху и домой. Но знали, что этот пруд охраняют дружинники, особенно по воскресеньям. Подъехали к избранному месту, разделись до плавок, быстро забрели и с первого раза сразу полведра рыбы! Решили еще забрести раз, и этого бы хватило, но увидели – к нам бегут дружинники. Мы быстро ведро и бредень в машину и, как говорят, наутек, а одежду оставили. 

Уехать нам пришлось не к дому, а наоборот от дома, в соседнюю Кушву, а там оказалось, бензин в машине кончился, а мы голые без одежды. Как заправиться? Уговорили встречного мальчишку, дали ему ведро, он сходил к заправке, и мы, выждав некоторое время, вернулись домой. 

Конечно, мы понимали, что такая ловля рыбы – не дело, но знали и то, что рыба исчезает в водоемах не из-за рыбаков, а от сбросов канализаций и других загрязнений, особенно в те времена, когда очистным вообще не придавали необходимого значения. Да и сейчас, возьмем реку Пышму – половина очистных перегружена сверх возможностей и по ней течет не речная вода, а вода из канализации, а рыбаков на Белоярском водохранилище тоже обставляют различными условиями ловли.  

Вот в таком совместном деле я вспомнил замечательного человека фронтовика, отличного газетчика Василия Емельяновича Постникова. 

А еще, к сожалению, людям, работающим под землей, не часто удается выбраться куда-то, в крайнем случае, не дальше своего садового участка. А в описываемые времена их вообще еще и не было, разве что картошка где-то на общем поле, или огород у своего частного дома.

Перед Новым Годом отец принес билет на елку. Надюшка прыгала у его коленей, выпрыгивала из себя счастье.
- Папа, а это куда? Куда я поеду?
- Во Дворец поедешь.
- В королевский?
- В пионерский.
- А где этот Дворец?
- Иди у мамы спроси.
Надюшка побежала к маминым коленям.
- Мама, куда я поеду?
- Поедешь на елку. В красивом платье, в туфельках. Там будет Дед Мороз, Снегурочка. И много детей. Сначала все попляшут у елки, а потом Дед Мороз даст вам подарки.
- Мы с тобой поедем?
- Нет, с папой, наверно.
И Надюшка понеслась обратно, ворвалась с разбегу в маленькую папину комнату-мастерскую. Опять пахло паяльником и волшебный кусочек олова прилипал к тонким проводам: папа соединял несоединимое, наводил контакты, а Надюшка просто жила рядом, любила все папины запахи. Вся комната была заставлена - завешана радиоприемниками разных времен, их приносили знакомые и малознакомые люди, отдавали в ремонт, как кастрюли лудильщику, и навсегда, как вещи старьевщику. Люди думали, что папа радиомастер. Но Надюшка-то знала: он волшебник. Из папиной комнаты никто никогда ничего не выбрасывал, и старье превращалось в новенькие приемники.
Утром из них лилась музыка, дикторы нашептывали новости, синоптики вещали о прогнозах погоды, - на кухне одно, в комнатах другое. Надюшка жила в то время, когда не взрывали дома и метро, и радио было добрым. А еще папа умел заводить старые часы, учил петь будильники потерявшие голос.
- Папа, мы с тобой на елку поедем, во Дворец. Нам подарок дадут.
- Нет, не со мной. Я же на работе днем.
- Мама тоже на работе. С кем я поеду к Деду Морозу?
- С Саней поедешь. Он приходит из школы в два, как раз к трем успеете.
- А он знает где Дворец?
- Знает, он тоже ходил на елку, когда поменьше был. Ну-ка, послушай, тикают?
- Да-а.
Надюшка выдохнула восхищенно. Глазенки округлились и смотрели прямо в папины зрачки, соединяли невидимые проводки от души к душе.
Ключ, шевельнувшийся в двери, вернул Надюшку к реальности. Она подскочила к Саньке, запрыгала, сопя носом.
- Мы поедем с тобой в пионерский Дворец, на елку. Мне подарок дадут.
- Ну, вот еще. С мамой поедешь.
- Она на работе.
- Тогда с папой.
- Он тоже на работе.
- А я в школе.
- Когда придешь из школы.
- Мне в секцию.
Девчонка задумалась на секунду в поисках веского довода для Саньки.
- Папа же сказал!
- Я с тобой не поеду – пробубнил Сашка и закрылся в кухне.
Надюшка попробовала было ломануться в кухню, но быстро потеряла интерес к затее, и поскакала по комнатам, рассеивая радость существования вокруг себя.
На елку во Дворец пионеров Саня повез Надюшку через неделю. Он хмуро расстегивал неподдающиеся пуговицы на пятнистой шубке сестры, стягивал с нее валенки, вытрясал из пакета нарядные туфли, мишуру, бантики-заколочки и прочую, по Саниному мнению, чепуху, из которой сделаны девчонки. Радость ее предвкушения ничто не могло испортить: Надюшка водила широко распахнутыми глазами вокруг, в полной уверенности, что весь мир – праздник, весь мир – подарок для нее.
- А ты почему не раздеваешься? Ты пойдешь смотреть на Деда Мороза?
- Че я там не видел. Дед Мороз твой – не настоящий.
- Настоящий! Ненастоящего Деда Мороза не бывает!
- Много ты знаешь.
- Много! Я песню знаю. «В лесу родилась елочка…» - нетерпение громко вырвалось из крепкого Надюшкиного тела прямо в коридор, напоминающий игрушечный зоопарк.
- Да тише ты! О-ой, глупая… Иди, я тебя здесь подожду.
Саня затолкнул сестру, превращенную в белоснежного колобка, в зал, гудящий от ожидания, в блестящий, шуршаще-лопочущий и топочущий круг. Она и забыла о Саньке тут же.
Волшебство длилось почти два часа. Саня кипел от нетерпения в мягком кресле: ну, где она, вот дурочка, в пять лет верит в Деда Мороза. Про свои пять лет Саня уже забыл.
Надюшка выкатилась в коридор, как комок восторга, не переставая пела, говорила, делилась счастьем, невозможным к употреблению в одиночестве. Такое счастье только в пять лет и бывает. Сладкий подарок в шуршащем пакете от Мороза девочка прижимала к упругому колобку живота:
- Хочешь? Мне Дед Мороз подарок дал! А ты говорил, его не бывает! А вот и бывает.
- Отстань, я уже везде из-за тебя опоздал!
- Куда опоздал? Ты какую конфету хочешь?
- Завязывай свои башмаки сама, быстро давай!
- Тогда подарок подержи.
- Сама держи!
Надюшка округлила глаза, чувствуя плохое настроение брата. Слезы близко, но плакать нельзя. Положив пакет на пол, она начала лихорадочно завязывать, застегивать, заворачивать, затягивать, - все, побежали.
Троллейбус медленно полз мимо горки, с которой бежали к нему Санька и Надюшка.
Санька несся, как сумасшедший, на ходу крича запыхавшейся девчонке:
- Быстрей давай!
И она бежала, боясь не поспеть за Санькой, боясь, что закроет двери таракановидный троллейбус и она останется одна, - страшно!
- Саша, подожди меня!
Троллейбус лениво раздвинул застывшие двери, Санька протянул руки к поручням и повернул к Надюшке сердитое лицо:
- Быстрей давай!
- Да я же итак..!
А снег поступил предательски, скрыл накатанную ледяную кожуру дорожки. Надюшка хлопнулась на всем ходу на новогодний целлофан, конфеты брызнули из подарка на снег, маленький драгоценный мандарин, проделав короткий путь, замер в сугробе. Отчаяние полилось из Надюшкиных глаз. Саня бросил холодный поручень, кинулся поднимать сестру, собирать конфеты. Троллейбус ждал, скосив фары на след от мандарина. В нем были даже свободные места, где сидели Санька и Надюшка до самой своей остановки. Она крепко держала рваный подарок и горько выплакивала в него свое пятилетнее счастье.

На двадцатилетие,Александр купил сестре белые розы. Надежда выпорхнула из кухни, пахнущая пирогами, нырнула лицом в аромат букета, - куда делся колобок?
- Ты почему так долго? А это что?
- Это тебе, подарок.
- Так не новый же год.
Надюшка взяла в руки целлофан с конфетами и апельсином.
- Помнишь, я тебя на елку водил, в пять лет? Это тот подарок.
- Там был мандарин.
- Он вырос.

Может быть, я и вспомню
С грустинкою легкой когда-то,
Наш недружный союз...
И всплакну я в подушку тайком...
А сейчас ухожу,
Пусть самой на душе жутковато
От неправедных мыслей
Названных кем-то грехом...

Ухожу от тебя,
И держать меня больше не стоит,
И быть может, когда-то
Рядом с домом твоим окажусь...
Но назад не вернусь.
Да и кто теперь это позволит...
Я сегодня, наверное,
Сама от себя ухожу...

                                                                                                    * * *

Он вышел из высотного здания, бегом спустился по лестнице и пешком отправился по направлению к издательскому дому. Я кинула взгляд на часы. «7:45», – сказали они мне. «Как обычно», – ответила я им. Каждое утро я стою у окна и жду, когда он, тот мужчина в черном плаще с нелепым воротником, который все время оттопыривается с правой стороны, выйдет из высотного здания (отеля), которое прямо напротив моего дома. Это продолжается уже две недели.

Редакция встретила меня телефонными звонками, запахом ужасно дешевых сигарет (и как их обладателю не стыдно!), помятыми лицами и скучающими взглядами.

– Доброе утро, Анна Викторовна!

– Доброе, Лилианна Евгеньевна! Что у нас сегодня на первой полосе?

– А это у тебя хотела бы спросить.

На какое-то мгновение в кабинете воцарилась тишина. Главный редактор с удовольствием наблюдала мой абсолютно не понимающий взгляд. После некоторого замешательства я все же нашлась:

– А… Разве я отвечаю за это?

– Дай-ка вспомнить. По-моему, шеф на прошлой неделе ясно дал понять, что за первую полосу никто так не сможет нести ответственность, как наша самая творческая, самая энергичная и самая жизнерадостная Анна Викторовна.

– Лилианночка Евгеньевна! – схватилась я за голову. – Так я что, действительно, что ли, ответственная за первую полосу?

– Представь себе! Аня, значит так. Я не скажу шефу о твоем промахе, но, будь добра, смирись с тем, что это так. Собери мне материал о писателе, что недавно приехал к нам писать свою книгу. Тебе сейчас все равно нечем заниматься.

– Интервью?

– Хоть биографический очерк! Если у тебя что-нибудь получится, наша газета сыграет высший класс. Еще ни один журналист нашего города не может поймать этого Роберта Гая. Хм! Ну и имечко!

Я знаю, это судьба! Это ведь тот самый мужчина, что каждое утро проходит у меня под окном! У меня есть шанс загладить свою вину перед главным редактором! В предвкушении веселого вечера я схватила сумку, пальто и вырвалась из душной редакции. Пойду-ка я сегодня в библиотеку, покопаюсь в инетском хламе, найду что-нибудь об этом Гае.

Интернет-сайты буквально навязывали информацию об этом писателе, ломясь от ее огромного количества. Ну, надо же! Хорошо пиар-служба постаралась! Столько много фотографий, интервью, досье и различной авторской литературы я еще ни про кого не читала. А он очень даже ничего, по крайней мере, на фото. Такой глубокомысленный взгляд, очки в тонкой дорогой оправе, стильная прическа, сильные руки. Вот оно! Как много играет в наше время внешний вид человека!

Нашла досье. Полное имя: Роберт Данилович Гай. Странное какое-то имя! Я думала, что это псевдоним. Родился: 12. 11. 1973. Дублин, Ирландия. Так вот оно что! Ирландец! Кстати, о росте. Смею заверить, рост не меньше 180 сантиметров! Ну, я же говорила! Рост: 185 см. Ух ты! А вот это уже интересно! Любимый писатель: Франц Кафка.

Покончив с досье, я принялась за эссе, написанные Робертом. Самое последнее из них называлось «Разговор с зеркалом». Оно было написано месяца два назад, когда Роберт был в Ирландии. «Я случайно попал на открытие ярмарки. Вы знаете, что такое ярмарка в Ирландии: это и цирк, и танцы, и игры. И в одном из цирковых номеров клоуны вынесли кривые зеркала. В одном из этих зеркал я случайно увидел себя. Вернее, увидел то, что это зеркало отразило», – такова была предыстория к рассказу.

Эссе было слишком мало, буквально пять предложений, и это меня потрясло: «Сейчас это мой мир. Здесь живу только я, мои движения, мой взгляд. Но стоит кому-нибудь другому подойти, и мой мир рухнет. Зеркало словно человек: тебе кажется, что ты для него весь мир, но стоит кому-нибудь другому появиться, и ты перестанешь существовать для него целиком. Не случайно зеркало сделали люди».

Окно напротив приветствовало меня ярким электрическим светом, значит, Роберт был дома. Я уже, конечно, навела некоторые справки по поводу того, где он живет, куда ходит каждое утро, во сколько встает, чем завтракает и т. д. Оказывается, каждое утро Роберт ходит в кофейню, что рядом с издательским домом. Официантка сказала, что обычно он заказывает крепкий горький черный кофе без сахара и других добавок. Больше ничего. Приходит туда Роберт каждое утро в восемь часов. Как раз в то время, когда кофейня открывается. Он выбирает место в углу у окна, самое неприметное место в заведении, достает какие-то бумаги и сосредоточено их рассматривает. Чаевых Роберт никогда не оставляет.

По счастливой случайности окно Роберта находилось прямо напротив моего. Я села на подоконник и стала сосредоточено за ним наблюдать. Сейчас окно было плотно зашторено, но вот шторы раздвинулись, и моему взору открылся крепкий мужской силуэт. Роберт открыл окно, несмотря на то, что сейчас зима, и высунулся почти по пояс. В свою очередь я сделала то же самое. Он посмотрел по сторонам и остановил свой взгляд на мне, а я в упор смотрела на него и все спрашивала себя, почему Роберт такой лохматый. Мы бы еще долго так бы стояли без дела, если бы я вдруг не помахала ему рукой. Он внезапно отошел вглубь комнаты, закрыл окно, а несколько секунд спустя свет в его комнате погас. Неужели он лег спать? Рано.

Ровно в семь сорок я стояла у входа в отель и ждала Роберта. Сначала я увидела его силуэт за стеклянными дверями. Он отдал портье ключи, что-то сказал и уверенным шагом направился к выходу. Я расположилась прямо у лестницы так, чтобы, выходя, он мог меня увидеть. Моя затея удалась. Роберт вышел и, спускаясь с лестницы, кинул на меня свой недоумевающий взгляд, однако проскочил мимо. Я пошла за ним, пристально глядя в его спину. Он шел не оборачиваясь.

– Мне нравятся ваши мысли по поводу людей и зеркал.

Роберт остановился, но не обернулся.

– Кто вы?

– Так ли важно, кто я?

– Да.

– Почему?

– Я не разговариваю с незнакомыми людьми.

И он продолжил свой путь. Вот черт!

– Что вас интересует? Мое имя? Фамилия? Профессия?

– Для начала, пожалуй, профессия, – все так же, не оборачиваясь, ответил Роберт.

– Но ведь это чистая формальность.

Наконец-то он соизволил обернуться. Ой, я и не думала, что он такой угрожающе высокий! Да и на лице его читалось явное неодобрение.

– Весь мир состоит из формальностей. Для того чтобы начать с кем-то разговор, нужно соблюсти некоторые из них. По этикету для начала нужно поздороваться и представиться.

– Почему вы считаете, что человек и зеркало непостоянны?

– Вы хотите поговорить со мной по поводу моего эссе?

– Я хочу поговорить о вас.

– Ну что ж! Тогда я вынужден пригласить вас на чашечку кофе.

Роберт, улыбаясь одной половиной рта, смотрел за окно. Иногда он глотал свой ужасно крепкий кофе. От кружки поднимался пар. Видимо, кофе был очень горячий.

– Как вы можете пить такой жутко горячий напиток?

– Ну, мне же надо как-то согреваться!

– Я знаю, что вы родились в Ирландии, – получив утвердительный кивок, я продолжила, – ваша семья переехала туда жить?

– Да. Мой отец преподаватель в Тринити-колледж.

– О! А что он преподает?

– Историю.

– Вы родились в Дублине. Это же очень красивое место!

– Да. Там есть порт. Очень красиво смотреть на море перед закатом! Ну и, тем более, Дублин очень старый город. В нем очень много исторических мест. Например, собор Святого Патрика, кельтское кладбище.

– Я слышала, что в ирландском фольклоре принято изображать свою страну в виде печальной женщины в зеленом плаще, закованной в кандалы.

– Фольклор Ирландии очень интересен. Кельты и все прочее. А символом страны является Бэньши. Я где-то читал, что Бэньши, ирландское привидение, выглядит именно так: печаль, рваный зеленый плащ, кандалы, женщина…

– Бэньши появляется там, где должно произойти несчастье…

Мы помолчали. Роберт отпил еще немного кофе.

– Есть определённая концепция вашего творчества? Вы можете назвать все, что вы делаете, одним словом?

– Нет. Мое творчество многогранно, как и я. Я много путешествую, читаю, слушаю разную музыку.

– Какая страна ваша любимая? Где вам пришлось по душе?

– Мне хорошо дома. Наверное, как и всякому человеку. Окна моей квартиры выходят прямо на порт. Я очень люблю слушать шум воды, читать или слушать музыку и дышать морским воздухом. Это прекрасный способ релаксации.

– Что вдохновляет вас? Есть ли у вас муза или определенное состояние, в котором вы пишете свои произведения?

– Знаете, однажды я написал рассказ, рожденный в моей голове под влиянием женской руки.

– Руки?

– У одной девушки были очень изящные руки. И я написал повесть «Она».

– Ваш любимый писатель Франц Кафка. Что привлекло вас в его творчестве?

– Ничего. Мне нравится сама личность этого писателя. Это был очень странный человек со своим видением мира, «пробужденный сновидец».

– У вас есть кумиры?

– Я католик.

– Для вас важны каноны веры?

– Несомненно. И одна из заповедей…

– «Не сотвори себе кумира»!

– Именно. А вы верующая?

– Мы договорились говорить только о вас.

– Это нечестно по отношению ко мне! Я ведь тоже должен как-то познавать людей.

– Я заметила за вами одно качество. Вы смотрите глобально, воспринимаете и отдаете информацию всю целиком, не разоряетесь на мелочи. Неужели так легче?

– Вы правда так считаете? Я никогда не замечал этого за собой. Хотя, если подумать, может, так оно и есть. Я не знаю, легче так или не легче, просто как-то само собой получается. А с чего вы это решили?

– Меня натолкнуло на эту идею эссе «Разговор с зеркалом».

Роберт посмотрел на свои наручные часы, а я на те, что висели в кофейне. «9:04», – сказали они мне. «Да, пора заканчивать», – ответила я себе.

– Спасибо, Роберт, вам большое. Надеюсь, как-нибудь встретимся.

– Ну, это будет несложно! Ведь ваше окно напротив моего, – усмехнулся он.

                                                                                                     * * *

Я появилась в редакции уже к половине десятого, стараясь не попадаться никому на глаза, прошла в свой кабинет, включила компьютер и настроилась на подготовку интервью. Но стоило мне набрать несколько слов, как мой компьютер почему-то выключился. Просто мигнул и начал перезагрузку. Хм! Странно, я вроде не нажимала на кнопку «Reset»…

Виндоуз поприветствовал меня, моргнув огромным голубым глазом, запустилась антивирусная программа, и… Компьютер снова начал перезагрузку! Это что за такое?! Издевательство просто! Я попробовала еще раз, но в машину словно бес вселился! Она никак не хотела меня пускать. У меня на короткое мгновение возникло ощущение того, что какая-то высшая сила говорит мне о том, что не стоит мне писать это интервью. Выбросив всю эту мистификацию из головы, я достала из принтера стопку чистой бумаги, взяла карандаш с ластиком на конце и, усевшись поудобнее, принялась писать интервью от руки.

Прошло часа полтора, и вот оно готово! По-моему, очень даже ничего! Искреннее такое получилось интервью, в котором я не забыла упомянуть об опасениях Роберта по поводу «звездной» болезни. Утвердительно кивнув головой, я собрала исписанные листы в аккуратную стопку, подписала своеобразный титульный лист и отправилась в кабинет к главному редактору на рецензию. По дороге я наткнулась на нашего молоденького программиста и попросила его проверить мой компьютер.

Я уже открывала дверь в кабинет к начальству, как вдруг меня громко окликнули. Обернувшись, я столкнулась с курьером Лешей.

– Анька, привет! Ну ты чего?! Я тебя уже устал догонять!

Лёша подал мне небольшой белый конверт без адреса.

– Это от кого? Давно пришло?

– Да вот часа полтора назад. Мужчина какой-то. И ты знаешь, он мне так кого-то напомнил…

– Ну-ка, опиши мне его!

– Ну, такой высокий брюнет в черном пальто. Очки такие стильные.

Это от Роберта! Рука, державшая конверт, затряслась от волнения. Интересно, что там такое мне мог передать этот красивый ирландец?

– Спасибо тебе, Лешка, огромное!

Я, улыбаясь, открыла дверь начальственного кабинета. Однако никого на месте не оказалось: рабочее место Лилианны Евгеньевны пустовало. Но мне сейчас было совсем не до этого: там, в конверте меня ждала записка, написанная рукой самого Роберта Гая! Убедившись, что меня никто не видит, я дрожащими руками открыла конверт и достала записку. На маленьком аккуратном листочке красовалась кружевная строчка: «Надеюсь увидеть Вас сегодня в окне напротив». Вот это романтика! Честное слово! И как он узнал обо мне столько за такое маленькое время?! Как он узнал мою профессию, тем более место моей работы?

Надеясь получить ответы на все свои вопросы сегодняшним вечером, я положила записку в конверт, а интервью решила оставить на столе. Выйдя из кабинета, я первым делом направилась к программисту Жене. Я застала парня в обычном его отрешенном состоянии, и мне пришлось долго и мучительно возвращать его в обычный мир. Наконец, я добилась от него вменяемого взгляда.

– Итак, Евгений, ты был у меня в кабинете?

– Угумс!

– Посмотрел?

– Угумс!

– Ну что?

– Да ничего. Все у тебя в порядке. С чего паника-то такая?

Пришлось вернуться в кабинет главного редактора и забрать интервью. В своем кабинете, я бросилась к компьютеру и включила его. Началась загрузка, приветствие, и я абсолютно спокойно вошла в систему. Как странно! Положив исписанные листы перед собой, я принялась набирать интервью. Теперь можно будет хоть в приличном виде его сдавать.

Когда я набрала последние строки, зазвонил мобильный телефон. Это была Лилианна Евгеньевна, интересовавшаяся моими успехами относительно интервью. Я уверила ее в том, что у меня все в полном порядке, что дела идут отлично, у меня получилось взять такое интервью, какое и не снилось нашим конкурентам. Обрадовав меня тем, что мой рабочий день на сегодня заканчивается, главный редактор попросила положить отпечатанный вариант интервью к ней на стол и отключилась. Нет, ну как же мне все-таки повезло с этим Гаем!

Время было около трех, мне абсолютно нечего было делать, но домой возвращаться не хотелось. Я думаю, у каждого человека бывало такое ощущение, когда совсем не хочется возвращаться в одинокую квартиру, а наоборот есть непреодолимое желание просто так послоняться по городу, как будто бы в поисках каких-то приятных неожиданностей.

Так я бродила по городу, периодически заходя в какие-то кафешки, мелкие бутики, и тут мне в голову пришла идея. Торопливо перебежав дорогу, я зашла в книжный магазин и сразу же наткнулась на полку, заставленную книгами Роберта. Вскоре одна из них уютненько расположилась в моей сумке.

Стемнело. Город зажег фонари, водители включили фары, и все наполнилось этим холодным, но ярким и очаровательным электрическим светом. В окне у Роберта не было света, что мне показалось очень странным. Я взглянула на часы. «20:01», – протикали они. «Как странно», – поделилась я с ними своими переживаниями. Ну да ладно! Энергично взбежав по ступенькам на свой пятый этаж, я открыла дверь в квартиру, разулась и прошла в комнату. В темноте меня поджидали неприятности. Брошенная наспех коробка из-под сапог, острый угол журнального столика и ваза с сухими цветами – все они, незамеченные в темноте, нанесли мне некоторые увечья. Взвыв от боли, я включила свет. И сразу же загорелся свет в окне, напротив. Я забыла о боли и устремила свой взгляд на Роберта, который уже открывал свое окно.

Ну уж мне этот портье! Смотри ты, какой подозрительный! Неужели к такому красивому и знаменитому Роберту Гаю не может прийти такая очаровательная девушка?! Однако удачно с ним справившись, преодолев не один лестничный пролет, я запыхавшаяся столкнулась с Робертом на пороге его номера. В руках у меня была купленная сегодня книга. Мне кажется, я в тот момент выглядела очень смешно или глупо. Во всяком случае, у Гая мой вид вызвал умилительную улыбку. А я все никак не могла перевести дух. Волосы мои были растрепаны, щеки пылали, и в глазах горел сумасшедший огонек. Справившись со своим дыханием, я улыбнулась Роберту в лицо и наивно спросила: «Подпишешь?»

В номере Роберта было зябко, из открытого окна вползал холод, ветер колыхал занавески. Роберт поспешил устранить беспорядок: захлопнул окно и включил электрический камин.

– А у тебя здесь уютнее, чем я предполагала, – улыбаясь, сделала я хозяину номера комплимент. В ответ он тоже улыбнулся, подошел к открытому ноутбуку и выключил его.

Вскоре, он появился с маленьким глиняным чайничком в руках.

– Может быть, тебе нужна помощь?

– Нет-нет. Не беспокойся. Я управлюсь со всем сам. А ты присаживайся пока. Да вот прямо на кровать. Извини, конечно, сама понимаешь…

Роберт снова куда-то ушел и через мгновение снова вернулся, неся в руках две маленькие кружечки. Он залез ко мне на кровать, аккуратненько разлил чай по кружечкам, подал мне одну и, отпив немного из своей, улыбнулся. Я смотрела на него такого близкого, совсем рядом сидящего, и мне вдруг стало так тепло и уютно, как никогда за последние годы. На глаза даже навернулись слезы.

– Роберт, у меня к тебе так много вопросов! Даже не знаю, какой первый задать!

– Найти тебя было легко. Намного легче, чем ты думаешь.

– Но… Как?!

– Ну, я не один такой знаменитый! Каждое утро я замечал тебя в окне и все думал, кто же ты такая. И тут мне как-то в руки попала одна газета, а там твоя фотография и статья о тебе.

– Точно! – я хлопнула себя по лбу. – Ты читал «Желтую правду»?

– Угу! Там о тебе лестно отзывались, писали, что ты самый ответственный работник редакции и все такое.

– Да. Было такое дело.

Мы немного помолчали, каждый думая о своем. Я опустила голову и посмотрела в свои отраженные в чашке с чаем глаза. Внезапно, мне почувствовалось, что Роберт на меня пристально смотрит, но я побоялась сразу поднимать голову.

Совсем неожиданно зазвонил телефон. Мы так и подскочили. Роберт поднял трубку, но ничего не говорил, просто слушал. Лишь перед тем, как положить трубку, он произнес:

– Да. У меня всё в порядке. Спасибо за беспокойство.

После чего оставил телефон и перевел на меня вопрошающий взгляд.

– А ты молодец!

– В чем дело?

– Да вот звонили снизу, интересовались, все ли у меня в порядке. Ты их там чем напугала?

– Да так. Ничем. Роберт, почему ты закрыт от прессы? То есть, почему ты не появляешься на людях, не даешь журналистам интервью? Ты ведь один из лучших писателей, ты знаменитость!

Он немного помолчал, пристально глядя мне в глаза, словно угадывая, смогу я его понять или нет.

– Был случай пять лет назад. Мою тогдашнюю девушку звали Лиза. У нас все было хорошо, пока в нашу жизнь не влезли журналисты. Не знаю, выдумали они или нет, но однажды в одной газетенке появилась ужасная статья о моей девушке. О том, кто она на самом деле. Больше я Лизу не видел, она ушла, так и не сказав мне правды. Может быть, она боялась посмотреть мне в глаза, а может быть, просто не хотела скандала.

У него было абсолютно несчастное лицо, как у бездомного пса. Я положила свою ладонь поверх его руки и сопереживающее кивнула. Мне так хотелось обнять его, прижаться к нему, мне казалось, что он такой теплый и нежный. Не помню, как это получилось, но вот я уже в его объятиях, кладу свою голову ему на плечо, вдыхаю его аромат. Глаза непроизвольно закрываются от приятного теплого чувства. Роберт немного отдалил меня от себя и посмотрел мне в глаза. Не нужно было ничего говорить…

– Не подходи! Ну их к черту! – шептал он мне на ухо.

Наступило утро, по комнате распласталась узенькая солнечная тропинка, с улицы доносились звуки привычной жизни. Роберт лежал со мной под одним одеялом, согревая теплом своего тела. Мне до сих пор так и не верилось, что один из известнейших писателей во всем мире лежит сейчас вот здесь, совсем рядом.

Звонил мой мобильник.

                                                                                                     * * *

– Это что такое, Анна?!

Лилианна Евгеньевна раздраженно трясла перед самым моим носом моим интервью с Гаем.

– Что-то не так?

– Да все не так! Ты что, всерьез думаешь, что вот это по-настоящему увлечет нашего читателя?! Это надо немедленно переписать!

– Да я даже не понимаю, в чем дело! Что не так-то?

Раздражение начальницы передалось мне, и я стала понемногу заводиться. Видимо, на Лилианну Евгеньевну это подействовало отрезвляюще. Она успокоилась, ее тон изменился, голос стал тише.

– Анна, ты молодец! Ты взяла интервью у самого Роберта Гая! Мы все до сих пор не понимаем, как ты ухитрилась. Интервью написано неплохо, однако простенько. Нет никаких тайн, подводных камней, скелетов в шкафу. Не хватает интриги! Нужно что-то остренькое, понимаешь? Читатель ждет от нас какой-нибудь бомбы, а ты вместо этого хочешь всунуть ему детскую хлопушку.

– Но Гай действительно такой человек. Он приятен. За ним не числятся никакие дебоширства и правонарушения.

– Значит, ты должна их выдумать.

– Я не буду лгать!

Лилианна Евгеньевна смерила меня грозным взглядом, облокотившись на спинку своего кресла. Она немного помолчала, а потом холодно произнесла, разводя руками:

– В таком случае, я вынуждена тебя уволить!

Эти слова прозвучали для меня, как отдаленный раскат грома. Меня словно пригвоздило к полу. Я удивленно уставилась на начальницу.

– Вы это серьезно?

– Абсолютно. Послушай, Аня, я с тобой сейчас разговариваю, как человек, желающий тебе добра. Брось играть в свою детскую мораль. Нам нужна интрига. Маленький скандал. Всего-то лишь! Ну, что-нибудь незначительное. Подумай, ты же умная девочка.

И тогда я начала думать. Я думала о человеке, с которым провела сегодня незабываемую ночь. Я думала о том, что моя ложь его убьет. Я вспомнила, как его ранила та статья о его бывшей девушке.

«Но с другой стороны, – вдруг пронеслось у меня в голове. – У Роберта своя жизнь, у тебя – своя. То, что ты провела с ним ночь, тебя ни к чему не обязывает. Он ничего тебе не обещал, вы не признавались друг другу в каких-то сильных чувствах. Настанет день, и он уедет, продолжая свою богатую и знаменитую жизнь, а ты останешься одна, без работы, без поддержки».

– Я… Я попробую что-нибудь сделать, Лилианна Евгеньевна.

Я зашла в свой кабинет и тяжело опустилась в кресло. Что же мне делать? Я разрывалась между двумя правдами. С одной стороны, лгать плохо. Тем более, лгать о Роберте. С другой – я ему ничем не обязана, это моя работа. Я должна добросовестно выполнять приказы начальства.

Внезапно так захотелось услышать голос Роберта, ощутить его присутствие. Но он ведь даже не дал мне номера своего телефона! Это придало мне решительности.

Ровно в четыре часа измененное интервью лежало перед главным редактором.

– Итак, давай посмотрим. Ну видишь! Вот теперь молодец! Плохие отношения с родителями… Драка в шестнадцать лет на дискотеке… Тщательно скрывает свою новую пассию, но, судя по всему, это… Пять баллов!

Я вышла из здания редакции и сразу поехала к Роберту. Сейчас мне хотелось увидеть его как никогда. На душе кошки скребли, но я все же надеялась на то, что у Роберта все ко мне несерьезно, что он меня даже на порог к себе не пустит. Я так не хотела в себе разочаровываться!

С громко бьющимся сердцем я подходила к отелю, в котором жил Роберт. Портье, хорошо запомнивший меня после вчерашнего, не стал чинить препятствий. Я поинтересовалась, у себя ли Роберт, и получила положительный ответ. Медленно, словно оттягивая момент встречи, поднималась я к Роберту. Но вот я уже у его двери. В последний момент в голове промелькнула мысль, что мне не стоило сюда приходить, что лучше уйти, пока не поздно, но вдруг дверь распахнулась, и навстречу мне вышел сам Роберт.

– Я так по тебе скучал, – прошептал он, заключив меня в свои объятия.

Ничего больше не говоря, он завел меня в комнату, крепко держа за руку.

Все было как в тумане. Я совсем не чувствовала Роберта сегодня, в моей голове вихрем неслись мысли о том, что я его предала. Когда он устало опустился на кровать рядом со мной, я заплакала. Мне было так стыдно за себя, так гадко. А ничего не понявший Роберт принялся меня успокаивать, спрашивал, что случилось, умолял не плакать, целовал мое лицо, руки, но я не могла остановиться. В конце концов, я успокоилась и заснула, а когда проснулась, обнаружила, что он неотрывно смотрел на меня. Мне было стыдно даже просто посмотреть ему в глаза, хотелось снова провалиться в сон. Я закрыла глаза и повернулась к Роберту спиной. Но он прижался ко мне и вдруг тихо сказал:

– Ты знаешь, мне кажется, что я люблю тебя. Правда, вчера утром, когда ты ушла, я места себе не находил. Думал, что ты не придешь. Но ты пришла. Знаешь, ты сразу понравилась мне своей прямотой и искренностью. По тебе видно, что ты не умеешь врать. Странно, может быть, я покажусь тебе дураком, но за последние дни ты стала мне дороже всего на свете.

От этих слов у меня перехватывало дыхание. Слезы стыда и ненависти к себе самой навернулись на глаза. Я лежала, слушала Роберта и думала о том, что газета, возможно, выйдет лишь завтра, а сегодня, может быть, я еще успею что-нибудь сделать. Соскочив с постели и мигом одевшись, я попрощалась с протестующим Робертом и бегом бросилась в редакцию.

Мое бесцеремонное вторжение в ее кабинет Лилианны Евгеньевны как раз пришлось на разговор с кем-то очень важным. Но я не могла ждать.

– Здравствуйте! Выпуск уже готов?

Начальница грозно взглянула на меня и жестом приказала молчать. Но я не могла молчать.

– Это важнее, чем ваш разговор! Скажите мне, пожалуйста!

Начальница положила трубку и прошипела:

– Ты совсем, девка, одурела, что ли? Ты хоть знаешь, с кем я разговаривала? Отдала я выпуск в печать с утра еще самого. Завтра уже продавать будем.

Мир поплыл перед глазами, краски, звуки, голоса – все смешалось в моей голове. Я не успела!

Не помню, как вышла из редакции, не помню, что я делала потом, не помню, как добралась до дома. Проснулась я у себя в коридоре. Медленно поднялась, не разуваясь прошла в комнату и села напротив зеркала. На меня молча смотрели мои собственные безжизненные глаза. Я потеряла Роберта. Я убила свою любовь.

Но внезапно в моей душе засиял свет надежды. А вдруг он все-таки еще не читал газету? Может быть, если я сейчас же пойду к нему, я еще успею все исправить. Я сама ему во всем признаюсь, объясню, почему я так поступила. Только бы он понял!

Не теряя больше ни минуты, я бросилась вон из дома.

– Господин Роберт Гай у себя в номере?

– Господина Гая нет в своем номере, – в голосе портье звенел металл.

Мир рухнул!

Прошло два дня. Я так и не смогла прорваться к Роберту. Каждый день портье все тем же холодным тоном возвещал о том, что Гая нет в номере. Я не знаю, врал он мне или нет, но свет у Роберта в окне больше не зажигался.

Но вот однажды вечером, когда я сидела у себя на подоконнике и тщетно пыталась понять, у себя ли Роберт, свет в его окне вдруг зажегся. Я соскочила с места. Сначала я думала, что мне почудилось, но нет! Вот он, свет! В окне появился сам Роберт. Он стоял ко мне лицом и неотрывно смотрел на меня. Даже через такое расстояние можно было почувствовать, какой ненавистью был наполнен этот взгляд.

Я в который раз уже кинулась к Роберту, но почти у самого входа меня задержал портье.

– Куда вы так спешите, мадмуазель?

– Роберт Гай у себя в номере?

– Вы договаривались с ним о встрече?

– Пропустите меня!

– Господин Гай не говорил ничего о вас. Договоритесь с ним, пожалуйста, заранее.

– Я не могу! Я боюсь, что не застану его!

– Простите, я ничем не могу вам помочь.

Он непреклонен, это стало понятно сразу. Тогда я решилась на крайние меры: со всего маха пнув портье по коленке, я кинулась к лестнице, не обращая внимания на крики внизу и на погоню.

Вот номер Роберта!                  

– Роберт! Роберт! Открой, пожалуйста! Умоляю, Роберт! Пожалуйста! – кричала я, колотя по тяжелой двери кулаками.

Два охранника и портье уже приближались ко мне. И внезапно дверь распахнулась, на пороге показался Роберт. Я едва не налетела на него. Охранники подошли ко мне и схватили за руки, пытаясь утащить.

– Отпустите ее! – твердо произнес Роберт. – Спасибо за беспокойство. Вы можете быть свободны, – Роберт достал из кармана деньги и сунул каждому в руки по шелестящей зеленой купюре.

Мы остались одни, разделяемые порогом его номера. Роберт, не глядя на меня, развернулся и ушел вглубь номера. Я не знала, приглашение это или нет, но все же пошла следом. Первое, что мне бросилось в глаза, это открытый и почти упакованный чемодан, лежащий на кровати. Рядом с ним лежал тот самый глиняный чайничек. Ноутбук был выключен. Вещи говорили о скором отъезде своего хозяина.

Роберт продолжал молча укладывать вещи, словно меня и вовсе не было в комнате. Он уезжает! Кровь сошла с моего лица. Я больше никогда его не увижу! Но сейчас, в решающий момент, я не знала, что сказать.

– Роберт, я пришла, чтобы все объяснить тебе. Я знаю, ты прочитал мою статью…

– Я доверял тебе!

У меня не было ответа. Я прекрасно сознавала свою вину. Мне было больно.

– Роберт, пожалуйста, выслушай… Я знаю, что виновата! Знаю, тебе больно. Мне тоже, поверь, мне тоже очень больно. Но, Роберт! Иисус простил Иуду, он простил людей, казнивших его! Прости и ты меня!

– Как ты предлагаешь мне это сделать? Я полюбил тебя! Я пустил тебя к себе в дом! Открыл тебе свою душу! А ты в нее плюнула! Извини, но я не Иисус всепрощающий.

– Ты уезжаешь? – спросила я, подавляя желание разрыдаться.

– Да. Возвращаюсь в Ирландию.

– Ты когда-нибудь простишь меня? Хотя бы в своей душе?

Роберт ответил не сразу. Он остановился, подошел к окну и встал ко мне спиной. Таков был его ответ.

Я в последний раз посмотрела на него и, сдерживая слезы, развернулась к выходу. У самой двери я почувствовала его прикосновение. Роберт взял мою руку в свою, потерся об нее своей небритой щекой, развернул, поцеловал ладонь и выпустил. Хлопнула дверь, отделяя меня от мира, в котором живет мой любимый человек. «20:01», – сообщили часы. На круглый циферблат упала слеза…

- Как же изготавливается посуда из дерева? - частый вопрос, который задают мастеру по деревообработке на выставках и ярмарках. Все просто - секрет в качественном сырье, фантазии и смекалке автора. Опыт тоже имеет большое значение, он и в любом другом деле важен. Прежде, чем получится первое блюдо, мастер бывает не одну заготовку попортит - то расколет по волокну, то выемку древесины слишком глубоко сделает. Много факторов влияет на успешный исход дела, в том числе и хороший инструмент имеет значение.

Сырьем могут служить различные породы дерева: береза, осина, дуб. Главное, чтобы доска была в меру сухая и не слишком влажная, не кривая и без сучков, без трещин - поэтому хороший мастер выбирает доску наощупь. Затем заготовку нужно осмотреть и наметить эскиз - нарисовать на ней карандашом внешнюю форму и внутренние углубления.

Второй этап - вырезание. Здесь мастер работает электроинструментом, лобзиком и долото.

После вырезания настает время шлифовки и зашкуривания труднодоступных для инструмента мест. Делается это с помощью шлифовальной машины и наждачной бумаги.

Важно, чтобы готовое изделие было ровным и гладким наощупь, за исключением мест, где таковым был художественный замысел.

Новое блюдо нужно закрыть пищевой пленкой, чтобы не было доступа воздуха, ведь древесина еще влажная и если ее оставить на открытом воздухе - сразу потрескается и изогнется. Потом посуду необходимо обтирать жиром или маслом два-три дня. Иногда ее заполняют солью на время, которая служит и гнетом, и уже потом пользуются. В такой посуде еда будет вкуснее и ароматнее.

Подсудимого оправдали,
В зале близкие зарыдали,
Щёлк, и новый канал включён,
Ща посмотрим чего ещё.
Вот орёт на экране мужик,
Про Эстонию и Алжир,
Но его перебил другой,
Он про Новый кричит Уренгой.
Кто за Путина, кто про Крым,
Лбы от крика у них мокры,
Щёлк, и этих культурных людей
Заменяет медведь в беде.
Там капризная мелкая дрянь,
Непослушная, только глянь,
Портит каждый медведю день.
Поучительно. Для детей.
Щёлк, и вот предо мной сериал:
Незадачливая семья,
Всё интриги у них и ложь,
Как живут они - не поймёшь,
Оскорбленья летят во всех
Под закадровый гулкий смех.
Щёлк, и мне предлагают носок,
Да всего-то за две пятьсот.
Из какого-то там сукна,
Очень выгодная цена.
Щёлк, и девушка за столом
Мне рассказывает о былом:
Над Казанью какой-то смог,
На таксиста напал бульдог,
Губернатор пилил бюджет,
В Туле - серия грабежей.
В Дагестане опять теракт,
А в Ростове сгорел театр,
В Калифорнии страшный смерч,
На Донбассе война и смерть,
А теперь мы расскажем вам
Как сыграли Зенит - Реал.
Щёлк, и в студии дикий гвалт
Выясняют кто виноват:
Тот, что ту или та, что тех
Или эти, которые всех.
Щёлк, и кто-то, за некий приз,
Прям во рту носит дохлых крыс.
Щёлк, и кто-то готовит суп,
Щёлк, и кто-то поёт попсу,
Щёлк, и кто-то в роли мента,
Щёлк, и он же в рекламе Тайд,
Щас найду посмотреть ещё -
Щёлк, щелк, щёлк-щёлк-щёлк-щёлк-щёлк-щёлк...

Из воспоминаний Марии Черенковай

В обработке Раисы Мишагиной

Да разве об этом расскажешь,

В какие ты годы жила?

Какая безмерная тяжесть

На женские плечи легла…

Свое повествование мне хотелось бы посвятить труженикам тыла Великой Отечественной Войны, о героическом подвиге которых очень редко говорят. А высшие эталоны власти нашей страны почему-то лишили этих уважаемых людей военной пенсии.

С уважением, Р. Мишагина

Это было.

В городе Ушкеп до войны колхозники построили для своих детей деревянную школу на солнечном пригорке и радовались, что солнышко приветливо освещает классы в течение всего дня. Дом получился красивый, с высоким крыльцом и большими окнами. В помещении было по-деревенски уютно, тепло: столетняя Павличиха со своим сыном и внуками ухаживали за священным домом Знаний. Для подачи звонков она где-то раздобыла валдайский серебряный колокольчик. Особенно заливисто он звенел перового сентября, призывая учеников на первый школьный урок. Но сегодня не первое сентября, сегодня обычный зимний день. Обычный, да не очень… Ведь время-то военное…

Сеня пришел на уроки с заплаканными глазами: мама вчера получила письмо, в котором сообщается, что отец Семена тяжело ранен, лежит в челябинском госпитале. Это недалеко. Но все равно денег нет, чтобы его навестить. Как быть?

А Зойка, забитая и испуганная, сидит в углу на последней парте. Она не плачет, крепится. Ее мама вот уже неделю не встает с постели. У Зойки кончились лепешки, испеченные из овсяной муки с добавлением мороженой картошки. Девочка голодает – вкус хлеба она давно забыла. Ведь колхозники осенний урожай весь передали в фонд обороны, а очистить овес от шелухи и приготовить овсяную муку Зойка еще не умеет (овес тоже в колхозе выдается по норме).

Соседка Кузьмовна навещает Зойкину маму и говорит, что она простудилась. Простудилась ли, надсадилась ли! Какая разница? Главное, что мама почти не разговаривает с дочкой – не может. А отца нет. О нем давно уже пришло сообщение с фронта: пал смертью храбрых…

На первой парте перед столом учительницы сидит Алеша. Лицо его неестественно полное, взгляд безразличный, какой-то опустевший. Вчера фельдшерица поставила ему диагноз – дистрофия. Посоветовала заваривать веточки хвои и пить, как чай. Говорит: «Витамин С поможет». А мама Алеши говорит: «Хлебушко тебе поможет». На перемене Алеша не выходит из класса: нет сил, да и ноги обуты в сапоги, сшитые из старой телогрейки и засунутые в огромные мамины чуни (подобная обувь у всех детей).

Детей-то в эту смену учится всего четырнадцать человек, в возрасте восьми-десяти лет, и у каждого свое горе. Они, как взрослые, несут на себе крест войны.

А учительница, совсем молодая девушка, по вечерам тоже плачет: нет писем с фронта от старшего брата, нет писем от любимого. Молоденькую учительницу зовут Мария Павловна. За ее добрый характер и за красивую белую косу взрослые и дети величают ее почтительно: «Милек». Сегодня на уроке русского языка Милек учит детей писать письма на фронт родным, а кому в дом пришла похоронка, тех учит писать письма русскому солдату.

«Война, война! Верни мне папу, мне без него очень плохо», – пишет второклассница Зойка. Она уже не сдерживает слез. Всхлипывая, громко рыдает…

Дети молчат. В классе понимающая тишина…

Добрый Ушкеп.

Берёзовский – красивый малый городок. Это моя вторая родина, здесь много лет я проработала учительницей начальных классов. Везло ли мне в жизни? Наверное, везло. Ведь я на своем творческом пути встретила немало хороших людей: это учителя и методисты Ирбитского педучилища; это добрые люди деревни Ушкеп; это Сергей Васильевич Белов, в бытность которого мне пришлось работать в школе № 3; это коллеги-учителя берёзовских школ; это моя дочь, моя кровинка.

21 июня 1941 года был счастливый день. Я и мои друзья закончили Ирбитское педучилище и вволю веселились, предвкушая счастливое будущее. Каждый из нас мечтал о лучших днях. Одни собирались выйти замуж за любимых; другие собрались работать в школе, заочно продолжая образование; третьи… Да мало ли о чем мечтали остальные? В этот вечер были танцы, была музыка, были песни и шутки, было счастье!

Утром вчерашние студенты собрались в отпуск до 15 августа. На станции Егоршино услышали страшную весть – война!

Парни сразу записались добровольцами на фронт. Веселье сменилось грустью, расставанием. День 22 июня стал самым черным в моей жизни.

В доме родителей тоже было тревожно. Мужчины, кто по повестке, кто добровольно, шли в военкомат. Каждый день со сборного пункта отправлялись на фронт сотни людей. Женщины, провожая своих желанных, горько плакали. Пока я жила в родительском доме, на фронт ушли отец, старший брат и вся мужская родня. Мама за этот короткий период страшно изменилась: похудела, постарела, постоянно плакала. Видимо, чувствовало ее сердце, что не вернутся из этой войны ни сын, ни муж. К 15 августа я, несмотря ни на что, должна была прибыть к месту назначения – Таборинский район, деревня Ушкеп, двухкомплектная школа Носовского сельсовета.

Устроили меня в доме вдовы – крестьянки Сони Савельевой, у которой было трое детей. Спросите, как они жили? А как можно было жить в отдаленной деревне с четырнадцатью избами без крытого подворья, если все мужчины ушли на фронт? Спасал труд. Жители деревни трудились и денно, и нощно. Женщины выполняли всю мужскую работу: пахали, косили, сеяли, рубили дрова, делали разные заготовки на зиму. Летом ходили в тайгу за грибами и ягодами, за кедровыми шишками и меняли все это на соль, спички, керосин. Ходили босиком, так как обуви уже не было – вся сносилась. Да и одежду шили из мешковины. Мое платье было самое нарядное – оно было отделано вышивкой в русском стиле.

Учила я детей вторых и четвертых классов. Дети ходили в школу и учились с желанием. Они отличались добротой и трудолюбием.

Школа была центром общения людей в деревне. Здесь проводились праздники, молодежные вечера, читались лекции о событиях на фронте. Здесь подписывались на военный заем, сюда крестьянки приносили теплые вещи для фронта.

Самым почитаемым праздником был день Октябрьской революции – 7 ноября. В этот день не работали. С утра собирались с флагами у школы, проходили колонной по деревне. Потом был митинг, скромное застолье. А вечером всей деревней собирались на праздничную вечеринку. Бабы заливисто пели частушки, выбивая дробью мелодию, словно хотели этим сказать: «Смотрите, вот я, какая! Неважно, что я плохо одета, важно, что счастье мое совсем близко. Хоть и горько мне, но фриц не украдет мое счастье, не сможет! Фигушки ему!»

Народ Ушкепа трезвый, очень трудолюбивый, отличающийся необыкновенной добротой и надежной дружбой. Помню, я впервые должна была ехать на районное учительское совещание. Нужно было в мороз преодолеть в санных розвальнях 90 километров пути. Собирала меня вся деревня: хозяйка, где я квартировала, надела на меня свою шубу, соседка накрыла от мороза большим пледом. Откуда-то появились новые катанки. Розвальни набили сеном для лошади, отсыпали для нее мешок овса. Добирались до города трое суток. На ночлег останавливались в попутных деревнях. Везде люди жили тревожно и бедно…

По возвращении, въезжая в Ушкеп, мы с возницей были приятно удивлены: встречала нас вся деревня – мои ученики, их мамы, бабушки и дедушки. А столетняя Павличиха за руку с любимым шестидесятилетним сыном в своем неизменном красном платке стояла во главе толпы и приветливо махала мне своей свободной рукой.

Мое возвращение было праздником для всей деревни. Все ждали от своей учительницы добрых вестей – ведь в деревне не было даже радио, а газеты поступали с недельным опозданием. Поэтому о великой Победе ушкепцы узнали только 15 мая…

В тот вечер в школе при свете лучины все жители деревни допоздна слушали последние известия, привезенные мною из города. А на другой день я получила паек – семь килограммов овса. Его нужно было очистить от шелухи и перемолоть на жерновах в муку. Какой деликатес для того времени! В муку мы добавляли съедобную траву и пекли лепешки. Потом на овсяное поле повадился медведь. Старики-охотники выследили нахала: всем досталось медвежатины, и мне тоже! Всем поровну – таков закон деревни.

Шло время. Я вышла замуж за фронтовика, председателя колхоза, депутата райсовета. Это был патриот своего края, своей земли, неутомимый труженик. Он был как все люди этой деревни. А люди этого отдаленного края способны были отдать все для победы; они могли не спать сутками, работать, как вечные, не знающие износа механизмы. Они отрывали от себя хлеб, овощи, мясо, яйца, шерсть, зерно – все! Не роптали, не возмущались. Они ждали победу… Ничего не жалко, лишь бы она пришла поскорее – желанная Победа! Я не стояла в стороне, я любила селян, училась у них пахать, сеять, косить, убирать хлеб. Ко всему перечисленному я учила детей грамоте, учила любить Родину, учила доброте. Любили меня в нашей деревне…

Но я сломалась, не выдержала, не смогла больше жить в таком напряженном ритме. Я уехала в Берёзовский, где проработала много-много лет. Сколько? Я даже не знаю. Приехала в город молодая, кажется красивая. А теперь немощная пенсионерка.

Но деревню Ушкет я вспоминаю часто. Это была суровая школа жизни, а ее люди – герои. Они выдержали нечеловеческие тяготы и с честью встретили Победу. Спасибо им!..

Нередко почему-то по вечерам, вспоминая Ушкеп, я очень тихо пою: «Доля ты русская, долюшка женская…» Я перед глазами всплывает весенняя пахота в Ушкепе. Соня Савельева, согнувшись в дугу, волочит тяжеленный плуг, врезавшийся в чернозем. Она напрягла все мышцы, глаза ее округлились, из них катятся слезы. А пот ручьем стекает по щекам, смешиваясь с соленой жидкостью слез. Все это капает на матушку Землю. Соня не чувствует слез, она молитвенно шепчет: «О, Господи, помоги!»

А столетняя Павличиха стоит в борозде, машет своим волшебно-красным платком и беззвучно шепчет: «Матушка, Сонюшка, крепись! Бог все видит! Не побороть фашисту нас. Мы сильнее его…»

Вот так. Не была я на фронте, не были на фронте ушкепские крестьянки. Но война прошла сквозь наши сердца и души, и военное лихолетье нас не обошло.

Ветхий домик на опушке,
Прислонился в старый дуб.
Самовар, икорка, сушки,
Хоровод заводит люд.

На гармошке дед играет,
Молодцы пустились в пляс.
Здесь село - никто не знает
Пасадобль и бурный вальс.

Краснодевицы в сторонке,
Смотрят все на молодца.
Всё стесняются девчонки,
И гадают: - Без кольца?

Вот блины подали с жару,
Только мне вот все равно.
Всё выглядываю Лару,
Да смотрю в её окно.

Дом поёт, собака лает,
Ну а я все не могу.
Так никто и не узнает
То, что я её люблю.

Так бы я, на всю планету,
Или пусть на все село
Рассказал бы всему свету,
Что меня в ней привлекло.

Рыжий кот, в ногах толстушки
Заелозил, заязвил...
Мужики подняли кружки.
Я внутри себя вспылил.

- Где же Лара? Сколько можно?!
Где мой лучик? Где мой свет?
Заглянул я к ней в окошко -
А её и дома нет.

Так с весельем и печалью
Пробежал обычный день.
Слышу ночью, под вуалью,
Постучалась чья-то тень.

Я открыл, в душе тревога,
Я один, она одна.
Неожиданно с порога
Говорит, что влюблена.

Молвит, что в любовь играет,
Тянет тоненькую нить,
И от этого страдает,
И не знает, как ей быть.

- Я искал тебя ведь Лара,
Всё смотрел я со двора.
Сердце ты моё украла,
Без опаски забрала.

Обошёл места родные
И проплыл речную гладь,
И поля все золотые,
Чтоб тебя лишь увидать.

Ну а ты, при лунном свете,
Заглянула в мой покой.
Да, тебя увы не встретил,
Но сегодня ты со мной......

Сон-слон

Проснёшься среди ночи и лежишь,
Досматривая выхваченный сон,
Который не возьмёшь с собою в жизнь,
Не вынесешь, хоть он и невесом.
Слоняешься в себе потом весь день...
Идя к другим, ступаешь на канат.
А за тобой таскается везде
Огромный сон - размером со слона.

Богиня с закрытыми глазами

Уйти в туман,
Уйти и захлебнуться
Неведомой доселе мне тоской,
Почувствовав, что можно не вернуться.
Но, если и вернуться, то другой –
Узнавшей, как не видеть дальше пальцев
Протянутой мной сослепу руки.
Так только в нежность можно возвращаться,
Её не отличая от тоски.

* * *
А дождь был слеп
Куда-то шёл
И пел и плёл
Из тонких нитей
Парное лето,
Был смешон:
- Как хорошо,
Не уходите, -
Ему шептать хотелось.
Вы,
Как днём неясыть
Близоруки.
Давайте, в зарослях травы
Ловить скрипучей птицы звуки
И просто так на них идти.
Мой милый дождь,
Мы оба слепы,
Её саму нам не найти.
Она сливается со степью,
Она и есть ночная степь.
Гортанный крик,
Першенье в горле,
Я эту птицу коростель
Люблю.
До боли.

В Великую Отечественную войну мне довелось учиться в сельской школе в Архангельской области. Место глухое, электричества не было, а, следовательно, не было ни кино, ни радио. Газеты в школу ходили. Праздников в деревне и в школе никаких не отмечали. 1 мая вся школа ходила в лес на заготовку дров. В октябрьские праздники заготовленные дрова вывозили и разделывали у школы впрок на зиму. Но вот день Красной Армии - 23 февраля, выделяли. К этому дню активно сдавали нормы ГТО, выпускали школьную и  классные стенгазеты, и все классы готовили какой-нибудь номер для школьного концерта. Один класс готовил хор, другой танцы, третий – струнный номер. В общем, все  готовились. 

Концерт проходил в зале, состоящем из двух классов, между которыми убиралась перегородка из досок. Доски шли на скамейки, получался зал, в который входила почти вся школа. На передних скамейках садили младшие классы, а старшие классы сидели в последних рядах. Наш класс к этому празднику обычно готовил какую-нибудь пьеску из классиков или на современную тему. 

Однажды мы ставили спектакль о партизанке Зое Космодемьянской. Смысл пьесы – Зою, после долгих поисков фашисты поймали, допрашивали и казнили. Готовились, репетировали мы долго и тщательно. Никто не хотел играть фашистов, поэтому тянули спички. Трудно было с костюмами. Но как-то выходили из положения. В школе изучался немецкий язык, и это нам было на руку. Некоторые фразы говорили  на немецком. 

После волнений, наконец, мы вышли на сцену. Шло очередное действие: фашисты допрашивали Зою. Мне на спичке выпала доля играть в числе фашистов. Мы спрашивали Зою, где скрываются партизаны, она молчала, мы ее «били». Затем спрашивали, где живут ее друзья. Она молчала, и мы ее «били». Мы спрашивали, где она получала оружие - она молчала, мы ее «били». А в зале нарастало напряжение, девочки начали тереть глаза.

Вдруг один малыш, наверное, второклассник, крикнул нетвердым голосом:

- Хватит ее бить!

Но мы продолжали спектакль, и, наконец, повели ее к виселице на край сцены. И тут вдруг малышня из первых рядов вскочили, выбежали на сцену, отбили у нас Зою, а нас, «фашистов», начали колотить. Учительница, которая стояла на краю сцены и суфлировала, быстро задёрнула занавес и начала успокаивать этих неожиданно появившихся малышей. Затем нас всех за закрытым занавесом выстроила - впереди малыши с Зоей. Занавес открылся и зал встретил нас стоя, оглушительными аплодисментами, каких, мне кажется, я никогда и нигде больше не слыхивал. 

За хороший спектакль директор школы тут же вручил нам награду - химический карандаш, из которого после, мы сделали чернила, которых хватило на весь класс. А ученице нашего класса, за хорошо исполненную роль Зои Космодемьянской, директор вручил два перышка  - очень ценных для учеников школы в ту пору.

* * *

Прошло много лет, я работал на Красноуральских рудниках, и меня направили в командировку на Дегтярский рудник. К тому времени военнопленные, работавшие на многих шахтах Урала, были уже отпущены в свои страны, но в Дегтярске продолжали работать пленные с особыми преступлениями. 

Нам посоветовали посмотреть на колонну этих пленных, идущих каждый день на работу и с работы: фашисты шли уныло, с опущенными головами, а среди них один с доской на груди. На  доске надпись: «Я убил Зою Космодемьянскую». 

Мы в свое время не доиграли свою пьесу в школе, но война тогда еще шла, и ее, эту пьесу, в театре войны доиграли, как надо и как могли, воины нашей Красной  армии. 

Сцена в Дегтярске стала продолжением и окончанием нашего школьного спектакля, так неожиданно, но уместно прерванного тогда ребятами начальных классов. Ребятами, у большинства из которых уже не было отцов, ушедших на фронт, и они  неосознанно, пусть в спектакле, но встали на их место.

Я, как и все дети, очень не любила ложиться спать. Даже после прочитанной папой книжки и выключенного света мы
с сестрой ещё долго шёпотом болтали в темноте.
— Иринка, мне страшно. Почему, когда лампочки гаснут, сразу слышатся какие-то странные звуки? — спросила я свою старшую сестру-семиклашку.
— Ой, Даша, давай-ка спать! У меня уроки, да ещё и дежурство по школе. Надо очень рано встать, аж на полчаса раньше! — прошипела, отворачиваясь от меня к стенке, сестра. Ну вот, так всегда! Спросишь старшую сестру о чём-то важном, а она в ответ только фыркает. Иринка, поняв, что от малышни сегодня просто так не отделаться, задумалась на секундочку и начала громко храпеть.
— Не-а, я тебе не верю! Скажи, ты ещё не спишь ведь, правда?
— С тобой уснёшь! Ну да ладно. Отвечу я на твой вопрос про странные звуки. Только уговор.
— Какой?
— Такой. Я тебе расскажу страшную тайну, а ты обещай мне после этого сразу заснуть, ладно?
— Ага!
— Слушай. Вокруг нас — под полом, в трубах, в стенах — живут малюсенькие человечки, ростом с твой мизинчик. К сожалению, мы их не можем увидеть, они прозрачные. Зато их хорошо слышим. Помнишь: когда сидишь в туалете, бывает, как застучит что-то по трубе «тук-тук-тук-тук»?
— Да! — восторженно подхватила я.
— Так вот, это они спускаются на своём лифте из квартиры в квартиру.
— Здорово! Ира, а маме нельзя о них рассказать, а Танюшке?
— Нет, погоди! Если они узнают, что ты рассказала про их тайну, то непременно обидятся и не будут с тобой дружить.
— Понятно. Ириш, а какие они? Расскажи, а?
— Они такие миленькие, с маленькими крылышками. Зовут их шуршустики. Днём они работают, трудятся, шуршат: катаются в лодочках по трубам, ползают под полом, стучат, делают свои дела, а вечером, когда люди спят, вылезают из своих укрытий и летают по воздуху. Спят они высоко, на тёплых люстрах и абажурах в своих уютных постельках.
— А что они едят?
— О! Едят они исключительно шоколадные конфеты.
— Здорово! Значит, если мама мне принесёт шоколадку, её можно будет отдать шуршустикам?
— Конечно! Но они могут её и не взять. Они же тебя ещё не знают. Ты должна заслужить их доверие.
— А как?
— Ну, не знаю. Хотя... погоди. Вот прибежал один шуршустик ко мне на подушку и что-то шепчет на ухо...
— Правда?! А что он там сказал? Я тоже хочу подружиться с шуршустиками! Что я должна сделать?
— Дашуль, всё очень серьёзно. Он сказал, что ночью тебе нужно спать, а не пугать маленький народ своей болтовнёй. Днём нужно взять ведро и тряпки и как следует помыть все батареи в квартире. Вечером, когда родители угостят тебя конфетами, не есть их, а положить на люстру. Если ты всё сделаешь правильно, то утром будет видно, стала ты их другом или нет.
— А как видно, я не поняла?
— Если они примут твой подарок, значит, считают тебя своим другом.
— Вот это здорово!
— Только ещё раз напоминаю, что ни папе, ни маме ни-ни! Обидятся, и тогда всё пропало, ясно?
— Ясно, конечно, ясно. А всё-таки какие они милые, эти человечки шуршустики! Вот я и сейчас слышу, как они плывут по трубам и о чём-то там разговаривают тоненькими голосочками. Как чудесно быть маленьким, да ещё и прозрачным! Ой! Нельзя же много болтать! Всё, Ирочка, спокойной ночи! Спокойной ночи, шуршустики!
Через минуту довольная своей выдумкой старшая сестра услышала моё мирное сопение. На следующий день, а это была суббота, родители не узнали свою младшую дочь. С раннего утра я ходила по квартире и прислушивалась к трубам, стенам, рассматривала батареи и люстры, да так внимательно, как будто видела там что-то удивительное. Мама спросила свою пятилетнюю дочь:
— Дашуль, что ты там увидела?
— Мамочка, ты знаешь, я заметила, что у нас на люстрах и батареях много пыли.
— Вот как? Ну да, наверное. Я бегаю, всё за вами убираю, а вот до батарей и лампочек что-то руки не доходят...
— Вот тебе, мамочка, мои руки! Я очень хочу тебе помочь!
Мама улыбнулась и решила без лишних разговоров поддержать инициативу дочери. Она принесла губки и тряпки для мытья батарей.
— Вот смотри, Дашуль, я тебе сейчас покажу, как их мыть. Засовываешь тряпочку в каждую ступеньку батареи и тщательно трёшь. Смотри, как из серой она превращается в белоснежную, видишь?
— Да, давай, я сама, сама! — вырывая из рук мамы губку, произнесла я.
— Всё правильно! Представь, что это ряд длинных сказочных лестниц и тебе нужно подготовить их к приезду гостей.
— Ага! Шуршустики будут подниматься по ним, а потом танцевать!
— Кто-кто? — переспросила мама.
— А, да это шутка. Просто я хочу, чтобы жители волшебного дворца с лестницами остались довольными, а то вон ещё люстры все надо помыть...
— Ладно, ладно, давай трудись! Больше дела — меньше слов! А люстры я беру на себя, — сказала мама, доставая стремянку. — Пока папа съездит на рынок и Иринка вернётся из школы, мы с тобой тут такую чистоту наведём! — сказала мама, стоя на качающейся лестнице и откручивая большие пыльные плафоны.
Через час плодотворного труда все люстры засверкали, а батареи задышали чистотой. Пришли папа и Иринка. Все сели за стол. Мама похвалила меня при всех. Глаза Иринки сияли, настроение было отличное.
— Ай да Дарёнка! Ай да молодец! Вот тебе за это подарок!
Папа протянул мне шоколадку «Алёнка». Это был мой любимый шоколад. Я просияла и подумала, что он непременно понравится шуршустикам.
— Только ты с сестрёнкой поделись, ладно? — сказала мама.
— Да нет, я не хочу, пусть Дашулька ест, она сегодня герой, — подмигнула мне Иринка.
Вечером, перед сном, в темноте, Иринка помогла мне положить подарок на люстру в детской комнате. Люстра была похожа на пустую розовую баранку, и там было действительно много места для кроваток шуршустиков и моего угощения.
— Спасибо, Ириша! Может, после сегодняшних трудов и шоколадки они всё-таки со мной подружатся?
— Обязательно, теперь только надо спать — шуршустики ждут, когда мы угомонимся. Они летают и ужинают только в полной тишине.
— Всё поняла. Молчу!

Я закрыла глаза. Стало тихо-тихо. Только слышались лёгкие поскрипывания пола, бульканье в батареях, приглушённые шорохи где-то за стеной. Я лежала в полной темноте, но мне не было страшно. Ведь это маленькие человечки пришли проверить сделанную работу. Утром я проснулась раньше всех и побежала за табуреткой посмотреть на свой подарок. Под потолком на люстре-баранке, слегка наклонённая
на один бок, лежала наполовину съеденная шоколадка.
— Мама! Папа! Иринка! — гремел по квартире мой восторженный голос. — Они существуют на самом деле! Они приняли мой подарок! Теперь я их друг! Глядите!
От крика и шума младшей дочери проснулись все в доме. Сонная родня столпилась в детской комнате и с недоумением смотрела на люстру.
— Так, Дарья, давай всё по порядку, — зевая, предложил рассудительный папа.
— Папочка, просто ты знаешь, шуршустики — это маленькие жители труб и батарей, летающие по ночам, приняли меня в свои друзья! Они откусили мою шоколадку!
Мама и папа многозначительно посмотрели на старшую сестру, которая стояла вся красная и еле сдерживалась от взрыва хохота.
— Эх ты, Даша, Даша. Они хотели, чтобы ты стала их лучшим другом, но ты сейчас открыла родителям сокровенную тайну об их существовании, и они, наверное, на тебя обидятся.
Я тогда немного расстроилась, но твёрдо решила больше никому-никому не рассказывать про крылатых шуршустиков и про их любовь к шоколаду. С тех пор каждую ночь, когда у меня оказывалась шоколадная конфета, я просила Иринку положить её под абажур. Бывали дни, когда конфета оставалась целой, и я переживала, что сделала что-то не так.
Дружба с шуршустиками положительно повлияла на моё поведение. Я стала с удовольствием помогать маме и сестре по хозяйству, ложиться спать вовремя и совсем перестала бояться темноты.

По улице Кирова, в доме № 9 (этот дом сейчас перестроен) жил в годы Великой Отечественной войны берёзовский парень 1924 года рождения, Миша. Единственный сынок был у мамы – Марии Слепухиной.

Большеголовый блондин с оттопыренными ушами и красивыми пухлыми губами, лицом нежным, как у девушки. А походка у юноши была медлительная и уверенная, напоминающая каждому встречному о том, что идет хозяин Уральской земли – потомственный старатель.

Только-только исполнилось молодцу восемнадцать, как пришла призывная повестка на фронт. Душа разрывалась, глядя на этого потомственного золотоискателя. Внешне он был бодр и спокоен. Знал, что война – это удел мужчин. Даже таких как он мальчиков, еще не познавших прекрасного чувства любви. Михаил любил глубоко и нежно свою маму, но другой любви, любви к девушке, еще не успел познать. Собирался на фронт, как в кратковременный поход. Но знал, что с войны домой возвращаются не все.

Заплечный мешок, в котором были пара белья и скудный запас продуктов: булка хлеба (благо, мать отоварила хлебную карточку), кусочек масла, появившегося из каких-то неведомых запасов, да немного сахара.

На ногах праздничные сапоги...

Когда духовой оркестр грянул «Прощание славянки», глаза его повлажнели, он неумело обнял и поцеловал мать и ушел вместе со всеми. Вот когда мать поняла, что сын ее ушел, может быть навсегда... Подкосились ноги у бедной, задрожали губы, сжалось сердце, померкло в глазах, слез не было. Она присела на завалинку дома, мимо которого шла...

Теперь тетя Маша считала не дни и месяцы, а промежутки времени от письма до письма. Получит весточку и расцветет, заискрятся ее синие, как у сына, глаза. Весь околоток обойдет – поделится своей радостью. Воодушевленная письмами от сына с фронта, она стала вязать для фронтовиков теплые носки и варежки.

– Пригодятся мальчикам, – говорила она ласково и относила связанные вещи на сборный пункт.

Соседки ей подносили шерсть: у одной давно уж лежала без дела, другая козу вычесала. Не сидит без работы Мария Слепухина.

Но пришел черный роковой день, когда она вместо письма получила похоронку. Потухла фронтовая мать. Как восковая свеча стала таять. Заболела с горя. И неизвестно, она позвала к себе сына, или сын очень соскучился по матери – и позвал ее. Только теперь оба они уже в другом мире...

А скромный бугорок, под которым покоилось тело святое матери погибшего фронтовика, теперь разрыли и похоронили в эту могилу кого-то другого. Сверху поставили огромный железобетонный крест, отделанный черной плиткой. И лежит она, покойная, придавленная этой тяжеленной махиной.

А похоронен ли ее сын, неизвестно. Только Берёзовский мемориал Победы упоминает его в числе всех погибших на фронте березовчан. А погибло их более четырех тысяч, и все они были обязательно кому-нибудь любы и дороги, как люб и дорог был Михаил Васильевич Слепухин.

Пусть меня простят погибшие советские солдаты за то, что назвать их всех невозможно на этой странице, да и захоронение то до сих пор получили не все, хотя прошло после Великой Отечественной более полувека. Пусть земля вам будет пухом, славные наши богатыри. Вечная вам память!

Отрывок из книги

Собралась как-то вся родня от мала до велика у бабы Гали за столом, в честь её дня рождения. Наелись, напились так, что шевелиться никому неохота. И тут любимица — четырёхлетняя Катюшка, — глядя на бабушку своими озорными синими глазками, прозвенела:
— Бабулечка, а расскажи, какой ты была маленькой, а? Я так уже соскучилась по Алочке. Ну пожалуйста, расскажи…
Баба Галя — мудрая, активная, всю жизнь людьми командовала - слушать её было интересно. Все за столом затихли.
— Ну, ребятки, что вам сегодня рассказать? А, вот, пожалуй…
Дело было на юге, около Кавказских гор. День был жаркий, такие бывают только в середине лета. Алочка совсем не знала, чем ей заняться. Мух в доме она всех перебила, спящему братику не мешала, к папе и маме, занимающимся стерилизацией банок для варенья, больше не лезла. Знала: попадёт под руку — будет плохо. Решив, что в доме делать нечего, Алочка побежала во двор. Ручонки у неё чесались, и хотелось сделать что-нибудь удивительное, чтобы все наконец оторвались от своих важных дел и её похвалили. Особенно ей нравилось, как папа, большой и сильный, поглядывал хитренько на её деяния и говорил: «Ну, Алочка, ну умница!» А мама в это время, вытирая руки о передник, вздыхала и улыбалась.
Но сегодня они занимались какими-то банками и совсем не обращали на дочку никакого внимания. Идея, как молния, пришла ей в голову...
— Ну и ладно! Я вот сейчас возьму, возьму и… с парашютом спрыгну! Вот тогда все мной будут гордиться! — ворчала пятилетняя озорница.
Она побежала в сарай в поисках парашюта. Его, конечно, она не нашла. Зато, наведя там полный беспорядок, вытащила со дна сундука старый, но работающий зонтик.
«О! Вот это и будет мой парашют!» — подумала Алочка.
Местом для полёта был выбран высокий орешник, что рос не в саду, а прямо у ворот, во дворе. Под ним был асфальт, но Алочку это не пугало, однажды она видела по телевизору, как парашютисты плавно опускаются на любую поверхность. Через минуту она уже сидела на тонкой ветке с раскрытым зонтом, готовая к прыжку с пятиметровой высоты. Но тут Алочка обнаружила, что зонтик может зацепиться за ветки и прыжок будет не таким красивым. К тому же ей нужны были зрители.
— Папа, убери ветку, а то она моему парашюту мешает! — прокричала пятилетняя спортсменка.
Папа, увидев в окно сидящую на тонкой, раскачивающейся ветке дочку, вылетел во двор. Сердце у него ушло в пятки, ноги похолодели.
— Дочь, что ты придумала? — оценив обстановку, подавив в себе страх и панику, спокойно начал отец. Ему было ясно, что прыжок неминуем, ведь вернуться обратно по этой же ветке она уже не сможет. — Ну что, спортсменка, прыгай, прыгай точно ко мне в руки. А зонтик брось!
— Нет, я не брошу, это мой парашют! — с волнением произнесла Алочка. — Без него это опасно для жизни!
И тут вдруг Алочке стало страшно. Папа с высоты казался таким маленьким и совсем не сильным, сейчас он больше напоминал испуганного младшего брата, чем уверенного в себе взрослого мужчину.
— Алочка, деточка, прыгай, ты у меня самая смелая девочка на свете! — жалобным, умоляющим голосом проговорил папа.
Девочка мешкала - то теребила зонтик, то отодвигала мешающие ей листья орешника. Вдруг послышался неприятный треск той самой ветки, на которой топталась в нерешительности юная парашютистка.
Тогда папа решил сменить тактику:
— Так, Галина Викторовна Ткаченко, отличница отряда парашютистов к прыжку готова? — громко чеканя каждое слово, командным голосом произнёс майор Ткаченко.
— Так точно! — крикнула Ала.
— На счёт «три» прыгай. Раз! Два! Три! Ветка сломалась, листья посыпались, зонтик вывернулся наизнанку, а слегка исцарапанная встречными ветками, но довольная Алочка, точно приземлилась в руки обожавшего её шалости отца. Гости выдохнули.
— Бабушка, а ты ведь могла разбиться? Я бы тебя наказала! — серьёзно глядя на бабушку, сказала проказница Катюшка. На что ей баба Галя ответила:
— Катенька, ты, конечно, права. Папа потом долго беседовал со мной и объяснил, что рисковать нужно только в самых крайних случаях и всегда со ветоваться с мудрыми людьми. А ещё мы с папой договорились, что в следующий раз прыгаем только вместе.

В ГЛУШИ

Не заметил я, как стемнелось,
Появились звезды давно.
И лохматою лапою белой
Медвежонок стучится в окно.
На бока нацелились остья…
Но в глуши я так одинок,
Что любого случайного гостя
Выбегаю встречать на порог.
Заходи! Угощу тебя чаем.
О себе расскажу не спеша.
И, быть может, чуть-чуть полегчает
Несуразная стихнет душа…
Пусть там ветер метет по над хатой.
Крутит звездную ту карусель…
И не знаю, в чем я виноватый –
Ни товарищей нет, нет ни друзей.
Или кто-то быть может обижен:
Было трудно – а я не помог?
Даже писем и то не мне пишут
Из своих коммунальных домов…
Наконец, основательно вроде
Стужей крепкою схвачена грязь.
Ты куда, медвежонок, уходишь,
Белой спинкою серебрясь?..

ОСЕНЬ

Не поймешь: это пляска света
Или желтый прозрачен лист…
Лес такой удивительно светлый,
Воздух так удивительно чист,
Так ярки у рябины краски,
Так пылает клен, подожжен!
Не пройдешь мимо этой сказки, -
Остановишься, заворожен.

ЗАКАТ

Полнеба полыхает ало.
В лесу костер заката брошен.
И речка розовою стала,
И лодка розовая тоже.
И берег светится покато,
А окна сказочного цвета…
Закат так красками богатый,
Что не погаснет до рассвета.

СТАРЫЙ ХУДОЖНИК

Рисует художник море.
Мазок. Еще мазок…
И вот уже волны, споря,
Рушатся на песок.
И чайки. И запах ракушек.
И луч, как весло, гребет…
Я видел: он пишет на суше.
А краски у моря берет.

ЖЕНА

…Весь день ругает меня,
Непрактичным называет меня.
Говорит:
- Не умеешь ты жить,
Нет тебе никакой заботы…
Надо б склеить – расклеились боты,
Печку надо бы переложить.
А ты вечно сидишь за стихами…
Ругает весь день – не стихает.
И тогда я берусь за работу:
Клею – надо ж было расклеиться ботам!
Печку всю разломал и ложу,
И дрова – лошадь нанял – вожу.
Их колю на закате дня,
Уж поленница выше стрехи…
Но… опять же ругает меня:
- Ты чего же не пишешь стихи?

БЕРЕГ

Берег – это начало
Дорог, уплывающих в дали…
Стоят корабли у причала,
Поскрипывают бортами
По трапу идут капитаны,
В выцветших робах матросы.
А море шумит неустанно,
Кричат в вышине альбатросы.
Мы много откроем америк.
Якорь поднят, как краб…
Каждому нужен свой берег
И у причала корабль.

* * *
Полдень облачного дня.
Хожу по тихому лесу…
А ливень настигнет меня –
Укроюсь под хвойным навесом.
Бродя среди трав и пней,
Я песню сложу простую…
А станет холодно мне, –
Костер небольшой раздую.

О ДОМАХ

Бывают чистые, как небо,
И добротой сквозят, не злостью.
И пусть ты в них ни разу не был, -
Зайдешь в дома такие если, -
Тебя улыбкой теплой встретят.
Бывают – грязные, со злостью,
На окнах – крепкие решетки.
Собаки во дворах. С расчетом
Что могут прокусить до кости.
Зайдешь сюда и трудно будет
Дышать. Ни музыки, ни книг.
Дома, дома… Они – как люди,
Которые вселились в них.

ДУБ

У речки рос могучий дуб.
К земле от зноя травы никли.
Как угли, красную землянику
Девчонки собирали тут.
Но вот наплыла глыба грома,
И молния взметнулась вкось.
Плечистый, крепкий дрогнул кроной,
Огнем прорезанный насквозь,
И рухнул вдруг, сраженный насмерть,
Качнув сухой на степью пар…
Он принял на себя удар
И спас девчонок голенастых.

ПРИЧАЛ

Над причалом – облако флагов:
Корабли, корабли, корабли…
Сам причал - корабельный флагман,
Это он их привел в пролив.
Здесь дороги на берег сходят
Из Америки, Африки, Кубы…
Вон корабль еще подходит.
Интересно, пришел он откуда?
Белолобые плещут накаты
И восторженно чайки кричат…
Если хочешь отплыть куда-то,
Приходи, тебя ждет причал.

СКУЛЬПТОР

Лепил – уже который вечер –
Глаза, затылок, крылья носа.
Движенье пальцев – и на плечи
Ложились косы: прямо, косо.
Был глух: не слышал ливень лился.
Был слеп: не замечал заката.
Он от усталости свалился
Так и заснул, не сняв халата.
Когда ж проснулся на рассвете,
Смотрел, глазам не веря сонным:
Не он откинул косы, - ветер,
Не он слепил улыбку, - солнце.

* * *
Пойдем под крышу зари.
Там птичьи гортанные речи,
Там ветер ноктюрны творит
На чутком рояле речки.
Там тропка через проток
Скачет по камням покатым,
Там нет никаких городов,
Ни улиц и ни палаток.
Там только дикие козы
Удивленных не сводят глаз…
…Нет, встретились мы не поздно.
Как раз.

РАСТИ И МУЖАЙ, МАЛЫШ!

Здравствуй, малыш,
С удивленными глазами.
Светлоголовый крепыш
Ручонками тянется к маме.
Расти и мужай, малыш,
Как и все малыши на свете.
И пусть над тобою, малыш,
Не дует атомный ветер,
Чтобы дым не клубился, малыш,
Над обугленными лугами…
Светлоголовый малыш
Ручонками тянется к маме.

ДЕРЕВЬЯ

Прогибаются ветви,
Скрипят стволы.
И от этой работы
На коре
Проступают
Капли смолы,
Как капли пота.
А ветер – весь день.
А ветер – всю ночь.
И не стихает к утру.
- Деревья, деревья!
Скажите, помочь?
- Не надо.
Мы крепнем, гудя по ветру.

ШАХТЕРЫ

Шахтеры – твердый народ.
Не любому такое под силу:
В толще пустых пород
Найти рудоносную жилу.

Отец говорил, вспоминаю,
(Ему в шахте был, довелось):
«Шахтеры, они ведь знают,
Где проходит земная ось».

Я спорю. Сыплю вопросы.
Непонятно. Не верю все ж.
А он отвечает просто:
«Вырастешь – сам поймешь».

Я вырос уже. Понимаю,
Прав был отец тогда.
Шахтеры свет добывают,
Шахтеры тепло добывают
Деревням и городам.

Земля без тепла не станет
Вращаться. Тепло – это гвоздь!
Не спорю, шахтеры знают,
Где проходит земная ось.

УКРАДЕННЫЙ ПИРОГ

Бабка часто пекла пироги,
Вкусно пахло у бабкиной хаты.
Много было у бабки муки,
Бабку все называли богатой.
Бабка все у людей скупала:
Платье новое, сапоги…
За кружку, за миску муки –
Бабка очень была скупая.
…Не вставали от голода с коек.
Умер Петька у тети Вали…
Было время тогда такое –
За продукты все отдавали.
Лето. Полдень.
Какой-то праздник.
Морванцы, мы возились у речки.
Бабка рыжий пирог доставала из печки,
Мне казалось, пирог нас дразнит.
Речка так же, как раньше, течет,
А Танька забыла совсем про игрушки:
- Наша мама давно-давно не печет, -
Как-то тихо сказала и грустно.
Бабка – в стайку, я – на порог.
И в охапку – хрустящий пирог.
…Следом катятся кирпичи:
- Ах, антихристы!
- Ах, овечки!...
Долго бабка еще кричит,
Только нас уже нет на речке.
Вечер. Боясь показать ноги,
К дому боком идем, неохотно.
- Знают брать у кого пироги, -
Говорит у завалинки кто-то.
И напрасно на сеновале
На ночлег мы зарылись в сено:
Нас ворами не называли –
Люди знали той бабке цену.

ОСЕНЬ

Разноцветное,
Пестрое время,
И сосновые шишки,
Как гири от старых часов.
Поникла трава,
Осыпав сухое семя.
И порваны струны
Шмелиных басов.
Я осени ждал.
И вот она, сонная нега.
От листка под ногами
До тропки знакомая мне.
Я осени ждал,
А нужно не осени –
Снега: я по чистой дороге
Хочу возвратиться к весне.

КОВЕР

Я видел, как рождаются цветы
В руках искусного ткача…
Ворвался ветер с высоты
И стебельки начал качать.
И дождь, измерив много верст,
Их окропил струею влаги.
Потом расписанный ковер
Увижу вдруг в универмаге.
Его, художника душа,
Мою тотчас разбудит душу.
И вот, взволнованно дыша,
Пройду к шедевру неспеша
И шелест листьев буду слушать.
И предо мной – дорога, пашни,
Река заросшая. Деревня.
И где-то там моя царевна
С короной золотых ромашек…

ЗВЕЗДЫ

Родится человек,
И с ним его звезда
Над миром всходит
Сгустком света.
У рабочего -
Пахнет железом звезда.
У композитора есть она,
И у поэта.
Звезды, звезды… не перечесть:
Над морями горят,
Над деревнями.
Пока звезды есть,
Миру радостно цвесть!
Рядом с новыми звездами
Светят и древние.
Вон звезда Рафаэля,
Вон – Глинки.
Неизвестные всходят…
Одни – красками светят,
Другие – играют. Человек
Приходит в мир и уходит,
Но звезда, им зажженная,
Не умирает.

ПЕРВЫЙ СНЕГ

…И кружит,
Кружит
Кружит,
Над яблонями, грушами…
Все-все в него оденется:
Лес,
И земля,
И листья…
Зима холсты осенние
Грунтует белой кистью.

УГОЛЬ

Спрессованные веками
Папоротник и хвощ…
Черный граненый камень,
В нем солнца сокрыта мощь.
Горючий, пытали стужи
(охлаждался соседний гранит).
Но холод ему не нужен –
Он только тепло хранит
И свет. Он похож на поэтов
(и поэты сжигают тьму).
И люди, наверно, поэтому
Кланяются ему.

МОТОЦИКЛ

Стреляя колечками дыма,
Мотоцикл проносится мимо.
Вот на фоне зеленого леса
Голубой прочертил мазок.
Он совсем не имеет веса,
Он взлететь бы, наверное, мог.
Мотоцикл исчез, - не ракета,
И не в космос стремительный бег.
Но и в нем – приглядишься – приметы
Отпечатал космический век.

СТУДЕНТКИ

Девочки
В узких брюках
Приехали на уборку.
Белые
Бледные руки
С собой
Привезли из города.
Идут,
А женщины охают,
Идут,
А женщины ахают:
– Плохо им, птахам!
– Какая от них работа?
Пришлют же
Кого-то.
А парни новеньким
Рады.
Идут, чубатые,
Сзади:
– Вас что,
Проводить до бригады?
Давайте вещички…
– Мы сами.
Девочки
В узких брюках,
Красивые студентки,
Убирали свеклу
И брюкву
Не хуже деревенских.
Девочкам было трудно
В поле
Работать до ночи.
…Белые
Бледные руки,
И все же они – рабочие.

ВЫРОС ДОМ

Высокий. Просторные окна.
Голубые гудят сквозняки.
Стекольщик вставляет стекла
Движеньем умелой руки.
А девушки красят стены
Под цвет весенней сирени.
Скоро закончится смена,
Подруги девушек сменят.
Досрочно без опоздания
Дому огнями расцвесть.
Главное – есть основанье!
Фундамент, главное, есть.

КЕДР

Огромный,
Шею надо сломать,
Чтоб на вершину взглянуть.
Бурей не сбить его,
Как не сбить слона.
Он лишь
Покачается чуть.
Гроздья шишек
Висят на нем тяжело.
Вот опять
Донеслось до слуха:
Порывистый ветер
По кроне прошел,
И шишки на землю
Падают глухо.
Стоит, наверное,
Сотню лет
Он, богатырский кедр.
Такой
Не с поверхности вырос,
Нет.
Такой –
Из глубинных недр.

УКРАВШЕМУ РУКАВИЦЫ

Надо же
Несчастью приключиться:
В кинобудку заглянув ко мне,
Ты унес с собою рукавицы,
Те, что я оставил
На окне.
Что ж, носи, товарищ,
На здоровье.
Я – рабочий парень,
Я – простой.
Ведь не так уж дорого и стоят
И, конечно,
Прятать их не стоит, -
Ведь не все,
Один ведь ты такой.
Я не стал писать бы
Этих строчек,
Но пишу…
Их, может, ты прочтешь.
Загоришься гордостью рабочей,
Загоришься и…
Скажу короче:
Рукавиц вторых не украдешь.

КЛУБНИКА

Мокрокрасная клубника
Низкоросла,
Краснолика,
Надави – и брызнет сок.
– Любка, Любка, погляди-ка,
Вымазан висок!
Озорно она хохочет:
– Ну и пусть, ну и пусть…
И еще клубники хочет,
А стакан-то пуст.
Босиком идет, разута,
Мимо мяты и купав.
И несет, несет кому-то
Сок клубники на губах.

ВРАЧУ Ольшанченко Д. Е.

Война…
Отца не пришлось обнять.
Тогда без отцов вырастали дети.
Как будто и правда
Кто-то меня
В капусте нашел
На рассвете.
Курил,
Огурцы воровал
И спать
Привык в опрокинутой
Лодке.
И вдруг, как чудо,
Баня,
Кровать,
Селедка.
Упрямый,
Я часто не слушал врача.
Пойду в магазин –
И сбегу.
Я помню, как он
«Алешка!» - кричал,
Искал меня на берегу.
И находил.
И все понимал.
Не бил, -
Сам в детдоме рос.
Он часто
Книги читать давал
И не давал папирос.
Однажды из леса
Принес сову:
Крыло перебитое
Не поднимает.
Он – добрый
А вот отцом не зову.
Но он не в обиде.
Он все понимает.

РЫБАКИ

Возвращается сейнер из лова,
Чуть накреняясь, идет из-за мыса.
Луч о палубу мокрую сломан.
После качки еще он не высох.
На сезон рыбаки на Курилы
Уходили – за горы и воды.
Острова вдалеке курились
(так на рейде дымят пароходы).
Засыпали и жен вспоминали.
Шторм – суденышко на ребро.
Рыба шла – ночами не спали,
В трюмы емкие ссыпали
Сайры жидкое серебро.
Позади многодневная качка.
– Эй, держи!.. –
И летит швартовый.
И на берег спешат рыбачки,
Что три месяца жили,
Как вдовы.

ОСЕНЬ

Лимонный,
Рыжий
И багряный –
Цветная
Плещется метель…
Листвой
Помечены поляны.
Листве еще,
Кружась, лететь.
Сентябрь,
Как озорной
Художник,
Распишет все
Холсты окрест:
И синий пруд,
И стынь дорожек, -
Пока сквозным
Не станет лес.
Пока не станут
Ветви голы.
Лишь где-нибудь
Забытый лист,
Как в краске
Высохшая кисть,
Повиснет,
Накрепко приколот.

КОНЬ

Тонконогий и красивый
Скачет на меня –
Ветром вскинутая грива,
Росплески огня…
У дороги, будто вкопан,
Ухом поведет,
И опять красавца топот
В степи уведет.
Не обуздан, не обласкан,
Миг – и нет коня.
Прискакал ко мне из сказки –
В сказку – от меня.

ПУШКИН

Среди задумчивых берез
(вспорхнула из-за веток птица).
Проходит Пушкин. Лист берет.
Родник недалеко струится.
Он подошел, черпнул ладонью
Прозрачной, ключевой воды.
Колокола в Тригорском звонят.
– Один, один… Опять один.
Где Пущин-друг? Иных уж нет…
И все стоит, уставясь в дали.
– Нас было много на челне,
Иные парус напрягали…

КРАСНАЯ ЗВЕЗДА

Я был тогда в отцовских валенках
И тропок новых не торил.
Звезду с отколотой эмалью
Мне, сняв с пилотки, подарил
Боец. Где он сейчас? Не знаю?
Или погиб в каком краю?
Как берегут солдаты знамя –
Я эту звездочку храню.
Ее огнем не одолели,
Не сбили гулом батарей...
Придут иные поколенья,
А ей по-прежнему гореть
И говорить своим сияньем —
Взволнованней и проще книг —
Как насмерть прадеды стояли,
Как Родину спасли они.

ВЕСТОЧКА ИЗ ГЛУБИНКИ

Пашни уже занесло
Снегом. Днями тружусь.
Здесь корни исконных слов:
Отчизна, Родина, Русь.
Здесь весла о камень сломав,
Лодку волок варяг...
Здесь и нынче родятся слова —
Их не встретишь еще в словарях.
Сквозь сотни ошибок и мук
Несут они новую весть.
Мне трудно понять — почему,
Но время движется
Здесь.

ХУДОЖНИКИ

С годами мы осознаем,
Что день ушедший невозвратен.
И до зари уже встаем,
И за полночь идем к кровати.
Мы целый день корпим-корпим,
Как бы прикованы к мольберту.
И говорим себе: терпи,
Когда однажды сдавит сердце.
Нам только б в красках воссоздать
Весь мир — как есть, а не подобье.
Мы маемся, и цвет холста
Приобретает цвет надгробья.
Но вот он, найденный мазок,
Вобравший все в себя, нетленный,
Всю гамму жизни: от азов
До сложной музыки Вселенной!
Нет красок... Одухотворен
Бессмертием, живет и греет
Твой холст! И не летит орел
Терзать когтями Прометея...

ЭМИГРАНТ

В одном из кабаре Парижа,
Поев изысканной ухи,
Поклонник моды, не подстрижен,
Читал последние стихи.
Ему усердно кто-то хлопал,
А он Отчизну попирал...
О вы, художники-холопы,
О неудачники пера!
Вы, ради денег, ради славы
Ступившие на скользкий наст,
О, как безудержно вы слабы,
Плутающие в трех соснах!
И не спасает денег груда —
Не выбраться из тьмы.
Когда России было трудно,
Где были вы?
Она, как мать детей, звала вас,
Но вы не слышали ее.
Вините же себя за слабость
И за никчемное житье!
...А путь моей Отчизны прочен.
Она видна со всех концов.
Не очернить, не опорочить
Ее прекрасное лицо!

МОТИВЫ ОСЕНИ

Еще совсем не холода
И нет еще на речке льда,
Но пролетел сухой листок,
Теряясь в чистой просини...
Начало всех начал – пролог,
А там – и сказка осени.

* * *
Люблю сентябрь. На фоне синем –
Расцветка пестрая берез,
И колкий под ногами иней:
Полянку затянул мороз.
По ней в обновке первоклашка
Идет с портфелем в светлый класс.
И так блестит на солнце пряжка,
Как-будто лампочка зажглась

* * *
Ливень лил неделю,
Прямо лил, метелил –
Лес насквозь промок,
Только пламя кленов
Потушить не смог.

* * *
Как азбука осени — шелест листвы.
Пластинчатой. Кружится скопом.
Становятся невесомей кусты
И тяжелее – тропы.
Тихо. Ни стука. Ни птичьего свиста.
Я лист, как красную букву, несу...
И в сердце моем так просторно и чисто, –
Как в этом сквозящем лесу.

К СЫНУ

Белка
Скок по соснам рыжим,
Солнце
Греет отовсюду…
Будем
Сын мой,
Выше, выше
Всяких
Сплетен-пересудов.
Скоро
Март погонит воду
Вздует реки
Коромыслом…
Пусть
В душе твоей отроду
Не ютятся
Злые мысли.
Напоенный
Чистой влагой,
Лес
Воспрянет к новой жизни…
Мысли пусть
О личном благе
Не затмят
Любви к Отчизне…
Ты уже
Забыл игрушки,
Книгу вот купил,
Указку…
И читаешь
Про царь-пушку,
Про часы
На башне Спасской.

– Скажи мне, я красивая?

Молчу. Задумался.

– Ну, хоть привлекательная?

– Слушай, а почему тебе не быть привлекательной?

– Вот сложись все иначе, ты бы смог быть со мной?

– В плане встречаться? Думаю, нет. Хотя, почему нет? Но переспали бы мы с тобой точно!

– Чего ты все сразу переспали, да переспали?

– Ну, Леся, это же вот так есть на самом деле! Ты спишь с мужиками не потому, что они все тебе безоговорочно нравятся, и ты готова жить с ними до гробовой доски?

– Нет, конечно.

– Ну, тогда почему я не могу сказать, что переспал бы с тобой, но строить отношений не стал?

– Хм...

– Вот видишь!

Улицу, по которой мы прогуливаемся, так выгодно перекопали. Теперь здесь много можно гулять пешком. Не обращая внимания на то, что идешь по проезжей части. Ни тебе машин, ни страха быть размазанным по асфальту.

– Я нашла себе настроение этой осени! Цвет, вкус, запах. Гармонично.

– И каковы твои предпочтения?

– Шоколад. Ты посмотри, – Леся обегает меня, встает напротив, распахивает плащ и радостно демонстрирует, – Видишь? Кофточка – шоколадная. Плащик песочный. Ботиночки, смотри какие ботиночки – коричневые. Как кофе с молоком.

– Надо перца! – говорю ей.

Леська тут же делает шаг ближе, задирает голову и говорит:

– Теперь запах...

Вдыхаю с шеи, морщусь.

– Шанель!

– Не люблю Шанель!

– Да что ты понимаешь, – тут же вскрикивает она.

– Понимаю, что совершенно не люблю Шанель!

И смеемся вместе. Она хватает меня под руку, и мы снова двигаемся по встречной.

– А почему перца? – спрашивает она после недолгого молчания.

– А помнишь ты готовила ужин? Полгода назад. Мы сидели у меня на кухне, я только вернулся с работы. А ты готовила рагу. Кабачки привезла из дома. Бабушка тебе их презентовала. Ты приехала днем, с полными сумками овощей. Решила устроить маленький праздничный ужин. Купила много шоколада и красного вина. И пока ты готовила, мы ели шоколад. А в рагу ты добавила много перца. Ты всегда любила много перца в блюда добавлять. На тебя все ругались, что столько специй. А мне нравилось.

– Надо же, я даже не помню этого. То есть помню, конечно, но когда ты мне напомнил.

Леся расплылась в улыбке. Голос такой стал вдруг тихий, спокойный.

Было прохладно. То есть к вечеру уже стало холодновато, но мы оба были подготовлены. Замотались в шарфы, одели на руки перчатки. Осень пришла. Мы этому безоговорочно были рады. Желтизна неимоверная на деревьях. И небо пасмурное.

– Из окна когда смотришь в такие дни, очень красиво получается, – начинаю рассказывать я. – Сверху все серое, разными оттенками неровными. От более темного к светлому. А на земле все рыже-красное. Ничего, наверное, нет прекрасней осени. Даже зима со всей своей белизной, которая уже к новому году становится какой-то грязной. И снег кругом – как кухонные полотенца, которые лень отнести в стирку. Оставляешь сначала на денек, а потом начинаешь вытирать ими столы. А потом уже не отстирывается и переходит совсем в другое назначение. Вот так и с зимой. Бессмысленной становится почти сразу, как наступает. И если постоянно не выпадает новый слой – то вовсе становится некрасиво. Никакие стирки не спасут. Только выбросить остается, или, раз уж у нас не принято просто выбрасывать, начинаешь придумывать другие назначения.

Когда воду отключат вдруг с утра, а надо смыть в унитаз, нагребаешь снегу в ведро для мытья полов и ждешь, пока растает. Был у меня такой случай. И вот когда снег становится водой, которой оказывается в ведре совсем мало, слышится из ванной, как зажурчала вода в трубах.

Дурацкая ситуация. Столько дел переделать невозможно становится.

А когда лето. Тоже ничего впечатляющего. В городе – душно, пыльно и грязно. От асфальта вонь стоит невыносимая. И раскаляется все от солнца. А еще мухи, мухи. Пойдешь мусор выносить – на мусорке как в дремучем лесу. Рой мух, жучков. И листья на деревьях. Они сразу из только что поспевших зеленых превращаются в непротребные, запыленные. Не то что весной, когда только появляются.

И вот я бы хотел, чтобы всегда была такая погода, как в мае и как в сентябре.

– Девушка, принесите, пожалуйста, один глинтвейн и норвежский чай. А потом мы закажем что-нибудь из еды. Из салатов что-нибудь. У вас все в наличии, что в меню? А то уже поздно. Вдруг они все съели, – улыбаюсь и окидываю взглядом людей, заполонивших весь зал ресторана.

Тут же парочки, тут же семьи и компании друзей. Девушки, мужчины. Все охлажденные, согревающиеся напитками.

Где бы я ни хотел побывать – везде осень по-особенному проходит. Меня впечатляет. Задача у нее такая, что ли?

– Ты любишь осень? Я знаю, ты любишь осень, – смотрю Лесе в глаза.

– Ты мне так и не прислал открытку. Я же тебя попросила адрес записать и прислать.

– У меня нет привычек таких. Все эти открытки. Я никогда их не отправлял. Представляешь? Никогда-никогда не отправлял открытки. Мне присылали. Отовсюду. Из таких мест, где я даже и не планирую бывать. А они присылаются. Из Лиссабона какого-нибудь, из Владивостока. А на открытках обязательно виды местные, и они завораживающе действуют. Сразу возникает желание поехать и увидеть эту открытку в жизни. А адрес я даже не записал. Я сразу знал, что не соберусь дойти до почты, чтобы купить, подписать, отправить. Не знаю я, что там писать. Вроде бы напиши ты хоть одно слово и опусти в почтовый ящик. Оттуда открытку тетенька, обученная достанет в конце дня, и через несколько дней твое имя будет уже в другом городе. У тебя, например. И будет как память потом. Сначала согреет. Потом будет напоминать, спустя годы. Если вдруг доживут и будут доставаемы из всяких секретных шкатулочек.

– У меня сейчас есть секретная шкатулочка. Там лежат мамины фотографии. У меня их мало. И все лежат в этой секретной шкатулке. Это как что-то неприкосновенное. Достаю шкатулку иногда, ночью. Когда слишком одиноко становится.

Девушка принесла напитки. А мы еще не успели выбрать салаты. Есть столько всего рассказать. Видеться стали реже, после того как Леся переехала.

– Знаешь, на моей кухне теперь не пахнет перцем. Остался от тебя еще, лежит в коробочке со специями. Но все, что я готовлю, не требует его добавления. Зато шоколад всегда. И я его хоть и люблю очень, не ем почему-то. Лежит долго-долго. Убавляется по парочке долек в неделю. Не больше. Если только в гости кто-нибудь не зайдет. Гости любят шоколад. Ты замечала? Гости любят все, что есть в твоей квартире.

– Что-то ты все на отстраненные темы. Ничего толкового. Кто у тебя сейчас? Неужели никто тебе не готовит рагу, в которое добавлять надо перец по вкусу.

– Я сам себе рагу готовлю. И по-моему вкусу, мне обычно лень добавлять перец. И Шанелью, знаешь ли, в моей жизни никто кроме тебя не пользуется. А если бы у меня дома пахло Шанелью, то я бы, наверное, с ума сходил. Я бы чувствовал себя тараканом, которого пытаются вытравить.

Леся смеется. Кладет руку на мою. Проводит ладонью по моему запястью, убирает после. Поднимает большой бокал и пьет свой норвежский чай.

– Очень вкусная вещь, – говорит она, – хочешь попробовать?

– Спасибо, я глинтвейн выбираю. Ты же знаешь, я любитель красного. И чтобы согревало.

– Ну, этот напиток тоже горячий. Это нам сейчас не хватает, видимо, тепла, раз мы согреваемся алкоголем.

– Вечер просто такой. Театр, прогулка. Теперь ресторан. Что может быть прекрасней осеннего вечера в компании прекрасной тебя?

У меня звонит телефон. Поднимаю трубку, а там шипение. Слышно плохо. Извиняюсь и выхожу из зала. Возвращаюсь, неприлично задержавшийся, сажусь напротив.

– Я уж было подумала, что ты не вернешься. Сижу и думаю: все, ушел. Звонок лишь повод, чтобы прекратить весь этот бред. Ну, почему я так? Скажи мне? Откуда во мне это? Паранойя какая-то. Знаешь, я стала бояться, что люди меня обманывают. Стала бояться, что я не нравлюсь им. Что не интересна, когда сижу и разговариваю, когда рассказываю что-то. Мне кажется, что меня никто слушать не хочет. Мужчины у меня для одного – переспать с ними. Притащить домой и заняться сексом. Ну, скажи мне, что это за жизнь? Ты заметил, я стала меньше говорить? Я стала просто слушать. Сижу, смотрю тебе в глаза, и думаю, как бы не сказать чего-нибудь лишнего. Всего боюсь. А раньше, помнишь? Я постоянно болтала. Смеялась. Улыбалась всегда, даже когда мама ушла. Я продолжала улыбаться. Теперь мне стало так отчетливо понятно, что в моей жизни никого нет. Ни подруг, ни мужика. Один ты остался, да и то где-то не поблизости. Лежу ночью в постели... знаешь, у меня в комнате очень душно, я открываю форточку и слушаю, как люди гуляют. Самый центр – всю ночь шляются, пьют, орут. Противно аж. А я полежу, не могу заснуть, включу музыку тихонько, чтобы соседку не разбудить, и достаю свою секретную шкатулочку. У меня там открыточки всякие. А ты мне так и не прислал. Даже на дни рождения не дарил мне открыток. Есть только письмо. И то было написано, когда мы еще жили с тобой вместе.

– Ну, а как же твой банкир?

– Банкир... – засмеялась Леся. – Уехал он. Переехал. Работу ему там предложили. Он и уехал. Ну, а я-то что? Не заслуживаю что ли простой любви? Чтобы вечером спать ложиться вместе. Утром кофе готовить. Расходиться по работам и созваниваться в течение дня, чтобы узнать, как дела?

Девушка подошла к нам поинтересоваться: будем ли мы делать заказ? Мы переглянулись с Лесей и решили повторить. Еще горячего вина и норвежского чаю. В зале не пустело. Все так и сидели. Где уходили, тут же приходили новые. Семьи, парочки, компании друзей. Город в осенней прохладе готовился к выходной ночи. В ресторане играла тихая спокойная музыка.

– Я хочу танцевать. Это будет уже слишком? Слишком неприлично, если я начну танцевать?

– Нет, если ты просто этого хочешь, – встал из-за стула я и протянул Лесе руку.

Мы вышли в середину зала, где не было столиков. Леся положила руку мне на плечо. Улыбнулась.

– Вот видишь. Ты еще улыбаешься. Значит, и любовь еще будет. Зачем она тебе так сразу? Одна за одной. Всегда нужны перерывы. Чтобы быть готовым к прекрасным новинкам. И чтобы было, что обдумать и положить в секретную шкатулочку. Просто твои улыбки стали спокойными и грустными. Два в одном...

– Шоколад с перцем, – договорила за меня Леся и положила голову поверх руки на моем плече.

Отрывок из книги

Катюшке было немного грустно. Сегодня пятница, и поэтому лучших ее друзей родители из садика уже забрали. Кто же придёт за ней? Папа работает, мама сидит с сопливым братишкой. Может, бабушка… Вот было бы здорово! Катя побежала поглядеть, не идёт ли кто. Увидев в окошко весёлое лицо бабы Гали, Катюша радостно запрыгала и понеслась одеваться. В раздевалке было не протолкнуться: дети, взрослые, воспитатели. На коврике валялись чьи-то вещи. Катюшка перелетела через шапки, варежки, штанишки и через секунду оказалась в бабушкиных объятиях.

— Бабулечка, я ужасно рада, что ты пришла за мной! Я тебя очень, очень, очень ждала! — прокричала счастливая внучка.
— Привет, моя красавица! — обнимая и целуя внучку, проворковала баба Галя. — У меня для тебя сюрприз. Мы прямо сейчас идём в цирк. Только одевайся бегом. Ладно?
— Ур-р-р-а! Цирк! Я ещё никогда не была в цирке! — воскликнула Катя и вывалила из своего ящика всю одежду.
Когда они вышли на заснеженную улицу, Катюшка спросила:
— Бабушка, а какие животные там будут? Знаешь, я умею гавкать, как собака, и мычать, как корова. Хочешь, покажу?
— Давай, внимательно слушаю, — с интересом ответила бабушка.
Катюша сначала замычала, а потом отчаянно за гавкала. Дыхание сбилось, и она закашлялась. — Катюш, у тебя отлично получилось изобразить разговор коровы и собаки. Только сейчас моя очередь что-то тебе рассказать. Ты пока помолчи, побереги своё горлышко и послушай одну интересную историю из моего детства о том, как умение подражать голосам животных меня спасло. Ладно? — предложила бабушка.
— Угу, — промычала закрытым ртом Катя. Она вспомнила старый альбом с фотографиями, белокурую Алочку (бабушку в детстве), её весёлый взгляд. Катюше казалось, что их дружба с Алочкой становится всё крепче и крепче.
Бабушка начала свой рассказ.
— Дивное время — лето, особенно на юге. Хоть уже темнело, ватага ребятишек во главе с Алочкой всё ещё носилась по улочкам. Особенная прелесть — играть, когда вечерело.
— Баба, давно хотела тебя спросить, почему тебя называли все Алочка, ты же Галя? — не удержалась от вопроса любопытная внучка.
— Мы с тобой договорились, что ты немного помолчишь, а? Ну ладно, отвечу на твой вопрос. Так назвал меня мой дедушка. «Алочка» — это ласковое имя от имени «Галочка», поняла?
— Угу, — снова не говоря ни слова, промычала Катя.
Бабушка продолжила.
— Так вот. Мамы давно позвали ужинать, но тут игра…
— Давайте последний разок, и по домам! — скомандовала ребятишкам Алочка.
Пока команда «Казаков» с закрытыми глазами громко считала до десяти, Алочка и Алиска быстро вскарабкались на то самое дерево, с которого на чинался отсчёт. Идея забраться сюда давно созрела в головах находчивых девчонок. Это была южная акация с белыми душистыми цветами. Гроздья висели со всех сторон. Дети любили не только нюхать эти маленькие цветочки, но и есть их. Они были сладкие на вкус. Сидя на ветках среди густой листвы, Алочка и Алиска хихикали от того, что «Казаки» уже два раза пробежали мимо «Разбойников».
— Теперь нас точно никто не найдёт, — веселилась маленькая Алиска. Она была везде и во всём верным спутником решительной Алочки.
— Это точно! — гордо подхватила затейница. Как здорово! Никто никогда ещё не догадывался залезть на эту акацию, около которой начиналась и заканчивалась игра! Теперь, даже если их кто-нибудь заметит, они слезут и всё равно победят. В общем, Алочка и Алиска были очень довольны своей идеей, а особенно своим ароматным укрытием, и к тому же отсюда сверху было всё прекрасно видно. Они даже успели немного заскучать. Тут девчата заметили пьяного дядьку, который смешно, заплетаясь ногами, держась за забор, всё время что-то бормоча, двигался в сторону их дерева. Сначала Алочке и Алиске было весело наблюдать за ним сверху, чувствуя себя в полной безопасности, но потом они насторожились. Обхватив ствол, он что-то бурчал, ругая неизвестно кого, и явно не торопился уходить. Девчатам стало не по себе. Потом они услышали журчание ручейка, какие-то странные звуки, запахло кислым винегретом. Акация перестала благоухать. Уже стало совсем темно и прохладно. «Казаки» куда-то делись, а дома девчат могли и потерять. Но как слезть, ведь там страшный дядька? Алиска начала канючить:
— Мне холодно, и я хочу домой.
— Погоди, надо что-нибудь придумать. Мы же с тобой «Разбойники»! — проговорила неунывающая Алочка. — О! А давай его напугаем!
— А как? — с кислым лицом спросила Алиска. — Давай гавкать, многие люди боятся собак, — вдохновлённая своей идеей, сказала Алочка.
— Я умею только мяукать и шипеть, как мой Барсик, — подрагивая от холода, сказала Алиска. — Ну и отлично, только громко, ладно? Изо всех сил!
Алочка начала гавкать, Алиска мяукать и шипеть. Звуки получились такие, как будто на ветвях акации дрались кошка с собакой. Дядька, собиравшийся вздремнуть под акацией, от этого шума окончательно проснулся и с интересом посмотрел вверх, в листву.
Вдруг из соседних кустов послышался отчаянный лай нескольких псов. Дядька вздрогнул и на четвереньках уполз куда-то в темноту. Лай внезапно стих, послышался родной смех «Казаков», но девчата не спешили слезать с акации — мало ли что…
— Эй, девчонки, давайте руки, слезайте! — громко крикнул Сашка — главный «Казак». — Так и быть, в «Казаки-Разбойники» вы победили, но зато мы с Петей и Юркой гавкали лучше вас!

В автобусе объявили остановку «Цирк». Пассажиры двинулись к выходу.
— Вот такая история, внученька. Ты всё поняла? — вглядываясь в задумчивое лицо внучки, спросила бабушка.
Катя немного помолчала, а выходя из тёплого автобуса на морозную улицу, спросила:
— Значит, бабушка, девчонкам всё-таки удалось испугать пьяного дядьку?
— Конечно.
— А откуда взялись бездомные псы? — не унималась Катюшка.
— Катенька, это мальчишки из команды «Казаков» решили нас с Алиской выручить, поддержали идею погавкать, и у них это получилось лучше. А разыграть этот спектакль помогла темнота, ведь нас всех не было видно, вот дядька и подумал, что убежал от своры собак.
— Здорово, что мальчишки нашли способ прогнать страшного дядьку. Разыграли представление, как в цирке!
— Да, да, оказывается, что и дети могут решать многие проблемы сами, без взрослых. Нужно только не бояться и проявить смекалку.

Не секрет, что на нашей планете есть так называемые «места Силы». Одно из таких мест – Чунджа, городок на границе южного Казахстана и Китая. По расчетам некоторых ученых, именно здесь находится центр Вселенной. Возможно, я никогда бы не поверила этому, если бы сама не испытала на себе эту Силу Сверхестества.

А начиналась история моего знакомства с Чудом так. В 38 лет я родила сына, а через три месяца скоропостижно ушел из жизни мой отец. С самой вершины счастья я упала в пропасть горя и отчаяния. В день похорон у меня случился инсульт, но я так горячо просила Высшие Силы пощадить меня ради моих детей (дочери было 12 лет), что они услышали, и паралич отступил. Правда, с тех пор я постоянно чувствовала себя плохо, на грани. Дети стали часто болеть, попадали в больницу, а за ними и муж угодил в реанимацию. Врачи долго боролись за его жизнь и вернули буквально с того света.

Страх прочно поселился во мне. При волнении, при любом небольшом испытании страх отнимал мне ноги, ледяным холодом сковывал спину и губы; сердце сбивалось с ритма, сознание путалось. Так продолжалось три года. Голос мой стал еле слышным, походка неуверенной, мысли безрадостными. Ничего хорошего от жизни я уже не ждала. Испробовав кучу лекарств и пустые мольбы к Богу, я поняла – болезнь победила мою волю. Почти победила. Любовь к детям, ответственность за них заставили меня искать новые пути оздоровления. Так я узнала об Аяте.

Аят – уникальное учение, подобного которому не было ранее на Земле. Если оценивать его с точки зрения трехмерного пространства – мы ничего не поймем. Это можно понять, если мы будем мыслить на четырехмерном уровне. Кажется сложно, но это – простая и доступная методика оздоровления, предложенная обществу Фархатом Мухамедовичем Абдуллаевым в 1990 году.

Аят – вечный поток солнечной энергии, несущий в себе особые микро- и макрочастицы, управляемые Создателем. Обновляют планету Земля и все Человечество. Это наука о Человеке и Мироздании. Философия учения – Любовь, Справедливость, Совесть, Бескорыстие, Свет, Гармония, Вечность. Цель и задачи – раскрыть скрытый потенциал возможностей человеческого организма, чтобы человек сам справился с любой ситуацией, был здоров, красив, молод. Аят – это жизнь без лекарств и болезней, в гармонии с собой и окружающим миром. Аят – это комплекс систематически выполняемых человеком мероприятий, не зависимо от места нахождения, возраста вероисповедания, времени суток.

Аят может сделать вашу жизнь здоровой, радостной, светлой. Главное – это ваше желание быть здоровым. Ведь ваша жизнь в ваших руках. Не перекладывайте ответственность за себя на других. За себя нужно бороться, бороться со своими ленью и страхом. Вы хозяин своей судьбы и какое будет ваше завтра, зависит от вашего сегодня.

Внезапно я вдруг вспомнила вот что: каждый год, на день рождения, моя мама дарила мне ночную рубашку со словами: «Вдруг в больницу попадешь, пригодится». И, конечно, пригождалась. Ведь мамины слова, особенно сказанные в день рождения, часто сбываются. Конечно, она не желала мне зла, просто даже не задумывалась о последствиях. А как было бы здорово, если бы мы всегда задумывались о последствиях сказанного.

К счастью, все мы дети не только своих биологических родителей (которые, кстати, ни в чем не виноваты), но еще и дети Энергии Создателя. И если наши действия совпадают с программой Создателя, если мы идем прямой дорогой, советуясь со своей Совестью, если наши слова не расходятся с нашими делами – мы чувствуем себя счастливыми, здоровыми, нужными, любимыми.

Поездки в Чунджу дают толчок, надежду и силы бороться со злом (ведь любая болезнь – это материализованное зло). А остальное зависит от нас самих. Если сможем жить без обид и зависти, без сплетен, без страха – узнаем, что же такое истинная Жизнь, истинная Любовь и истинное Счастье.

В этом году съездить в Чунджу мне не удалось. Пока занимаюсь ремонтом квартиры, а там… Поживем – увидим. Главное, я верю, горячо и безоглядно, что на Земле начало свое правление Добро, и с каждым годом его будет все больше и больше.

Отрывок из книги

Я росла младшей дочкой в семье, и потому была в привилегированном положении: мне доставалось больше игрушек и сладостей, меньше упрёков, обязанностей, наказаний. Да-да, наказаний. А чего ещё боится ребёнок? Пусть это даже был строгий, пронизывающий взгляд мамы или папина излюбленная фраза: «Сейчас я дам кому-то пару горячих!» Всего этого мы с сестрой боялись как огня. Куда приятнее было удивлять родителей и получать от них сюрпризы.
Мама наша, как настоящая волшебница, не приходила домой без чего-то вкусно-превкусного или просто удивительного. Однако она излучала не только добро и благость, но могла быть и чернее тучи, если мы напроказим, поэтому к её приходу, как она требовала, мы старались прибрать квартиру, сварить картошку или макароны. Чаще всего это делала Иринка, а я только изображала участие.
В то время за мной водился один грешок. Очень я любила жаловаться родителям на старшую сестру. Если у нас возникал спор из-за игрушек или ещё чего-нибудь, то я начинала канючить и говорить, что меня стукнули или обидели. В итоге меня жалели, давали то, что мне так было нужно, а её наказывали.
— Ну что, Дынька, добилась своего? Тебя следовало назвать не Даша, а Взяша.
Победив, я, довольная, убегала играть, пока не становилось скучно в одиночестве. Тогда меня снова тянуло поболтать со старшей сестрой или что-то у неё попросить. Чаще всего никакого интереса ко мне она уже не испытывала, а обида так быстро не проходила.
— Иди отсюда, не трогай мои вещи! Жалоба! — шипела она на меня.
— Мама, мама, мне Иринка не даёт свою тетрадку! — громко стонала я на всю квартиру.
— Даш, не лезь к ней, она уроки делает, — донёсся из кухни мамин строгий голос.

— Нет, мне эту тетрадь можно брать, это точно! Папа сказал! — уверенно проговорила я.
— Почему это? — с улыбкой, ожидая смешные детские рассуждения, спросила мама.
— Папа сказал, что на этой тетрадке написано «общая»! Значит, и моя!
Мама с Иринкой хихикнули. Иринкино прохладное отношение ко мне тоже можно было понять. Ей, ученице седьмого класса, неохота было возиться с пятилетней сестрой: забирать меня из садика, выслушивать мои капризы, везде таскать за собой. Однажды дома я из-за своего упрямства получила по заднице, но, ударив меня, она прижала к себе и расплакалась.
— Ириш, ты чего? — удивлённо спросила я.
— Прости. Дашуль, тебе больно? — с мокрыми от страха и слёз глазами спросила Иринка.
— Нет, ни капельки! Ты не реви, лучше давай играть в школу! — вытирая слёзы старшей сестрёнке, сказала я.
Мы поцеловались и играли вместе целый вечер в самую мою любимую игру, а маме я жаловаться на сестру в тот день не стала.

– Итак, незабвенная моя, сегодня великий день, который навсегда изменит жизнь нашего леса!
Арчибальд поправил кружева на пышном воротнике бархатного камзола и вскинул полосатую морду к небу. Небо застыло облаками. Скунсиха Флора задержала дыхание и отгрызла половинку карандаша.
– Мы. Открываем. Театр, – возвестил енот.
– Угу, – грифель заскрипел по бумаге.
– Что «угу»? Ты хоть понимаешь, что это значит?
– Ну… Театр откроем, – Флора хлопнула ресницами, – раз с кар-волк-ингом не получилось.
Арчибальд скривился:
– Забудь про коворкинг – это вчерашний день, эксперимент, который доказывает, что обычный лесной житель не готов к прогрессу. Но в наших силах помочь им преодолеть пропасть необразованности! Театр – это прямое воздействие на неокрепший разум посредством образов и искусства! Даже самые дремучие звери смогут повысить культурный уровень! Мы возьмем в репертуар не абы что, а классическую классику! Мы понесем свет просвещения в непроходимые дебри… чащи… умы…
– … не-о-бра-зо-ван-нос-ти, – старательно выводила скунсиха. – А дальше что-то про классику?
– Эх, Флора, Флора, – вздохнул енот. – тебе тоже не повредит окунуться в атмосферу возвышенного и благородного. Пожалуй, я даже дам тебе роль.
– Бла… Блы… Бло… Как пишется бла-го-род-ный?
Енот покачал головой.
– Думаю, начнем с «Красной шапочки». Это основа основ. Согласна?
Скунсиха неуверенно кивнула.
– Нам нужны: девочка в красной шапочке, мама, бабушка и главный злодей – волк. Всего четыре действующих лица, а какая драма! – Арчибальд мечтательно прикрыл глаза, – ах да, еще охотник.
Флора вспискнула.
– Драгоценная моя, не надо воспринимать искусство буквально. Записали всех необходимых персонажей?
– Где ж я вам людей найду! К тому же – охотника! – возмутилась скунсиха.
– Шишки-пышки… В том и смысл театра, что кто угодно может перевоплотиться в кого угодно. Не важно, еж ты или уж. Например, ты могла бы стать Красной шапочкой…
– Шапкой?!
– Это имя такое. В общем, тебе задание: взять из библиотеки все экземпляры сказки, изучить и объявить по лесу пробы!
– Что пробовать будем? – оживилась Флора.
Енот вздохнул:
Актеров. Актеров на роль. Так что тоже готовься. Все. Жду вечером с отчетом.

* * *
– У нас там это… Волки возмущаются.
Флора смотрела в сторону и шаркала лапкой по земле, поднимая тучки пыли.
– Чего вдруг? – зевнул Арчибальд.
– Говорят, сказка показывает их… ну, в дурном свете.
– Что за глупости? Это же искусство! Сплошные метафоры, ничего конкретного! Так им и передай.
– А?
– Шишки-пышки… Объясни волкам, что главный злодей – это не какой-то конкретный волк. И вообще, возможно, не волк. Это, скажем так, некий собирательный образ зла. Абстракция!
Скунсиха озадаченно чесала пушистый лоб, и енот махнул лапой.
– Ладно, сам поговорю
.
* * *
– Знаешь, полосатый, ты нам словами умными уши не заливай. Волк – это всегда волк. А в книге еще и описание подробное есть про глаза, уши, зубы. Никаких сомнений. Так что все свои «образы» оставь при себе.
– Но это же классика!
Серая стая смотрела хмуро.
– Клевета это возмутительная, а не классика! – фыркнул вожак. – чтобы хоть один порядочный волк сжевал беззащитную старушку! Да ты представляешь, какое у нее жесткое мясо! Тьфу!
– Но…
– Никаких «но», – отрезал волк по имени Громила, клыки его при этом сверкнули слюной. – И никаких шапочек в нашем лесу. Пусть даже и красных.
На этом разговор закончился. Был он воистину короток.

* * *
– Скажи мне, Флора, как жить, когда вокруг царит безграмотность… Когда звери не понимают элементарных вещей. Когда фантазия порабощена стереотипами.
Скунсиха шмыгнула носом и промычала что-то неразборчивое.
– Шишки-пышки, – Арчибальд закрыл глаза лапами. – Нигде не обрести понимания… Впрочем.
Он бодро вскочил и размял затекшие лапки. Кружевной воротник воинственно топорщился.
– Впрочем, не шапочкой единой… Обратимся к другому классическому произведению. Записываешь?
– Угу.
– Три медведя.
Флора подождала, а потом робко уточнила:
– Что – три медведя?
– Наша первая постановка будет называться «Три медведя»! Сказка есть такая. Знаменитая.
- Ага. То есть надо найти трех медведей?
–Зачем? Зачем нам три медведя? Нам нужны три актера! Причем один из них должен быть ребенком. Плюс актриса на роль Машеньки, но она не медведь, разумеется.
Флора хмурилась и загибала пальцы, пытаясь понять, кто и в каком количестве требуется. Енот покачал головой:
– Ненаглядная моя, посети библиотеку. Ознакомься с фабулой…
– А?
– С историей. И объявляй пробы.
Скунсиха было облизнулась, но вспомнила, что речь не о еде, и умчалась выполнять поручение – подальше от переменчивого шефа.

* * *
– Там это… Мед…веди.
Флора запыхалась. С макушки лил пот.
– Что – медведи?
– Про…тив.
– Против чего?
– Сами… спроси…те.
Тут же из-за елей вывалился Топотун, медвежий старейшина. Каждый шаг его громыхал, как упавшее дерево. Флора хлопнула себя по лбу, явно вспомнив о важном деле, и юркнула в кусты. Арчибальд сглотнул комок в горле.
– Здравствуй, Топотун.
– Это ты нас на весь лес позорить вздумал? – рявкнул медведь.
– Я? Позорить? Какое-то недоразумение…
– Твоих лап дело? - Топотун тряс перед взъерошенной енотьей мордой тонкой книжицей со сказкой и наспех сляпанным объявлением об актерских пробах.
– Ну, скажем, это писала Флора, - ответил Арчибальд, недовольно разглядывая кривые-косые буквы и многочисленные ошибки.
– Что? Скунсиха?! – Медведь сжал кулаки.
Из кустов раздался дикий всписк. Енот опомнился:
– Она изготовила сию афишу по моей просьбе.
– Значит, твоя идея, – кивнул Топотун. И немедленно рыкнул. И сделал шаг к еноту.
– Что… что такое! – возмутился тот, отбегая на безопасное расстояние. – Объясни, в чем претензия. Это прекрасное, емкое, глубокое произведение! Многие поколения… – Ррррр! – ответил медведь, и Арчибальд присел от неожиданности.
Уважаемый, мы можем поговорить спокойно?
– Ни о чем мы разговаривать не будем! Чтобы я больше не видел этих каракулей. И никаких гадостей про медведей, понял?
– По… нял.
Топотун утопал прочь, а енот опустился на пенек. Рядом очутилась Флора, лапы ее заметно дрожали.
– Что теперь?
– Надо подумать… Но сначала принеси, пожалуйста, воды. Что-то мне нехорошо.

* * *
По просьбе Арчибальда скунсиха притащила целую стопку потрепанных сказок и по очереди зачитывала названия.
– «Три поросенка».
– Прекрасно, прекрасно! Какая мораль! Но опять волк… Нет. Дальше.
– «Ко-ло-бок».
– О, моя любимая вещь! Такое разнообразие сложных характеров. Но волк, но медведь… И кто знает, как отреагирует лиса. Следующее.
– «Курочка Ряба».
- Ну… Неплохо… Никаких запрещенных зверей… Но сюжет! Сюжет хромает! Из такого материала не получится яркой постановки. Дальше.
– «Теремок».
– Жаль, но медведь вновь портит картину…
– «Маша и медведь». Видимо, сразу нет.
– Увы.
– «Золушка».
– Нет. Слишком сентиментально – звери пока не готовы.
– Что значит «сентиментально»?
– Слишком много чувств, любви, романтики.
Флора с любопытством повертела книжицу и незаметно спрятала за пазуху.
– «Спящая красавица».
– Тот же случай.
Сказка отправилась к «Золушке». Так же, как и «Аленький цветочек», «Русалочка» и «Златовласка».
Енот в отчаянии вырвал клок шерсти из хвоста.
– Неужели! Неужели не найдется ни одного подходящего классического произведения? Неужели «Курочка Ряба» - предел наших творческих возможностей! Шишки-пышки…
– Здесь еще одна осталась. «Репка» называется.
– «Репка»... Да что – «Репка»! Хотя погоди. Репка, говоришь?
С минуту он прикидывал что-то, а потом хлопнул себя по лбу и воскликнул:
- Отлично! Мы нашли идеальный вариант для первого спектакля! Немедленно объявляй пробы! Завтра же начну отсмотр актеров!

* * *
На поляне толпились любопытные звери. Среди разношерстной толпы возвышались медведи и серели волки. Арчибальд заволновался.
– Так… так. Друзья. Кхе. Спасибо, что пришли. Надеюсь, все вы ознакомились с исходным материалом. С текстом.
– А?
– С чем?
– Скунсиха сказала, будем что-то пробовать!
– Ясно, – Енот вздохнул. – Увы, но пробовать сегодня будем только таланты. Я имею в виду, никакой еды. Так что все, кто пришел перекусить, могут быть свободны.
Раздался разочарованный ропот, и поляна опустела.
Арчибальд размахивал лапками и цеплялся за хвосты, пытаясь задержать хоть кого-нибудь. Наконец, взъерошенный и потрепанный, опустился на пенек:
– Как же так… А искусство, а свет просвещения… Что же это такое… Мы могли бы организовать кофе-брейк…
Рядом кашлянули. И еще несколько раз. Оказалось, ушли не все.
Медведь Топотун, волк Громила, два кролика-близнеца и мышка.
– Друзья мои, вы хотите приобщиться к великому произведению? – с сомнением спросил Арчибальд и на всякий случай добавил, – кормить здесь не будут.
– Волка ноги кормят, – усмехнулся Громила, приятно удивив культурным уровнем. – мне вожак поручил за тобой приглядывать.
– Ах… Но вы планируете участвовать в спектакле?
- А ты, Топотун?
Медведь глядел хмуро, говорил сердито:
– Мы обсудили ситуацию и решили, что медведей считают глупыми.
– А что, разве это не так? – удивился Громила, и на несколько мгновений поляну накрыл злобный рев. – ладно-ладно, не глупые – так не глупые, мне все равно.
– То есть, вы считаете, участие в постановке покажет вас с новой стороны? – нервный оскал на енотьей морде излучал дружелюбие.
– А то, – кивнул Топотун.
– Хм… Что ж, прекрасная задача… А вы, друзья? О, вижу здесь мышку! Полагаю, барышня, вы намерены воплотить на сцене свою выдающуюся тезку?
– Еще чего! – фыркнула мышь. – У вашей мышки самая маленькая роль! А я хочу быть главной! Центральным персонажем!
– Но, уважаемая, мышка и есть ключевой персонаж! Если бы не она, наши герои ни за что бы не справились с непростой задачей!
– Тогда я буду мышью, – решил Топотун.
Отлично, – пропищала мышь, – Центральный персонаж есть. А мне нужна такая роль, чтобы как можно дольше быть на сцене. Уверена, в этом мое призвание.
Енот вытер платочком лоб и уставился в листки с тщательно разработанным планом спектакля, но тут вмешалась скунсиха:
– Это дед, точно вам говорю. Ну, или репка. Только у репки слов нет, а дед с первого предложения появляется.
– Подходит, – кивнула мышь. – Запишите меня дедом.
– А я буду репкой, раз у нее слов нет, – буркнул один из зайцев.
– Я вообще тут только из-за брата остался. Правда, Прыг?
– Правда, Скок! Но разве мы будем играть разные роли?
– Тут так заведено, – пожал плечами первый заяц.
Второй отодвинул ухом пунцового Арчибальда и обратился к Флоре:
– Кто там еще есть, чтобы поближе к брату?
Скунсиха сверилась с записями:
– Ближайший дед, но его уже забрали. Получается, бабка.
– Пойдет, – кивнул Прыг.
– Постойте, что происходит, – промямлил енот.
Флора радостно пропищала:
– Все просто чудесно, шеф! У нас уже есть несколько героев. Не хватает только… так… внучки, Жучки и кошки. Ой, а можно я буду Жучкой! Мою тетю как раз зовут Жука, вот умора.
– Постойте, – повторил енот. – Но пробы! Кастинг. Типажи. Нужно посмотреть, примериться. Вдруг кто не подойдет.
– Чегооо? – дружно рыкнули Топотун и мышка.
А скунсиха надулась и опасно затрясла хвостом:
– Вы обещали дать мне роль! А теперь хотите обмануть?
– Некрасиво, – согласились братья-зайцы и сжали кулаки.
Енот опустился на пень и грустно ответил:
– Что ж, друзья мои… Поздравляю: отныне вы – первая труппа лесного театра. Начинаем репетиции… Но не сегодня, нет. Мне надо немного прийти в себя. И подумать насчет оставшихся ролей.
– Ну, раз все решили, пошел я братьев порадую, – Топотун хлопнул Арчибальда по плечу, от чего тот свалился с пенька.
– Смотри у меня, – сверкнул глазами волк.
Прыг и Скок ускакали, шумно споря, чья роль важнее.
А мышка с Флорой держались за лапки, хихикали и обсуждали, в каких платьях будут лучше смотреться на сцене.
Енот лежал подле пенька и смотрел в синее небо.