Онкопсихолог Алёна Небова: «Либо мной владеет страх, либо я владею им»

Наука не стоит на месте и постоянно развивается. Сегодня мы расскажем об относительно новом течении в психологии – онкопсихологии. Это не новая мода, а шаг в сторону улучшения качества жизни пациента и его семьи. Специалисты помогают больным осмыслить происходящее и выработать тактику дальнейших действий, а также помогают родственникам принять то, что происходит с их близким.

Наш корреспондент Олег Губин встретился с Алёной Небовой – клиническим психологом, реабилитологом Городской клинической больницы № 40 Екатеринбурга, онкопсихологом Центра «Вместе ради жизни». Алёна – почти наша землячка, хоть и провела свою юность в Новом Уренгое. В Берёзовском жили её бабушка и дедушка, к которым она приезжала каждое лето.

– Расскажите о вашем карьерном пути.

– Я много лет работала менеджером по управлению бизнес-процессами и персоналом. Это приносило доход, но не удовлетворение от деятельности. Привычка задаваться экзистенциальными вопросами привела меня к психологии. В поисках ответов на вопросы о том, почему люди совершают те или иные поступки, какая у них мотивация, почему так по-разному все мы переживаем кризисы и многих других, я решила пройти обучение на психолога.

После учёбы я поняла, что образование, особенно заочное – отвечает на мой запрос лишь отчасти. Несмотря на то, что такой формат образования предоставляет необходимую теоретическую базу, он недостаточно близок к реальной работе с клиентом.

Мне же хотелось получить больше практического опыта, поэтому я продолжила обучение в рамках курсов психологического консультирования, нейропсихологии и онкопсихологии. Шаг за шагом я двигалась на пути к помогающей профессии.

– Как пришли к онкопсихологии?

– У нас был одноимённый предмет, его преподавала Казаева Александра Вячеславовна, руководитель психологической службы Центра «Вместе ради жизни». Темы, которые мы обсуждали, казались знакомыми и близкими. Понятными не просто интуитивно, но и прожитыми моей семьей. Онкологический диагноз в свое время услышали мои родные, начиная от бабушки, тети и заканчивая отцом. Что чувствуют родственники, как рушится мир и все становится будто нереалистичным, а скорее – страшным сном, я прекрасно помню.

– Этот опыт помогает вам работать с родственниками пациентов?

– В моем случае возможность поставить себя на место родственника имеет большое значение. Но для эффективной работы в кризисной психологии в целом и онкопсихологии в частности иметь схожий жизненный опыт вовсе необязательно.

Для многих пациентов кажется важным, имел ли сам психолог онкозаболевание. Но в профессиональном плане это не играет особой роли. Иногда можно услышать фразу: «Вы не поймете, потому что вы не больны». Это мнение пациента, с которым онкопсихологу можно и нужно работать дальше. Кто-то действительно лучше работает, потому что сам был онкопациентом, а другому подобный опыт может мешать. При наличии подобного жизненного опыта придется прилагать усилия, чтобы не вернуться в собственную травму.

– Чувствуют ли родственники вину за болезнь близкого?

– Часто.

– Как с этим бороться?

– Лучше не воспринимать это как борьбу. Я бы сказала, что с эмоцией вины нужно просто работать. Но такая работа действительно очень сложная. Это психотерапия не на одну-две встречи. Чувство вины у родственника многосоставное: оно может включать в себя взятие ответственности как за само заболевание, так и за текущее эмоциональное состояние, и даже за исход лечения. На групповых занятиях Центра «Вместе ради жизни» онкопсихологи обязательно делают акцент на такой стадии проживания и принятия болезни, как депрессия. Сниженный фон настроения и чувство вины могут испытывать как сами пациенты, так и их родственники. И на этой стадии важно замечать длительность подавленного состояния, бессонницы и других симптомов. При их затяжном характере мы всегда напоминаем о необходимости обращаться за помощью к психологам, психиатрам или психотерапевтам. Ни сам заболевший, ни его родственники не должны нести бремя столь тяжелого эмоционального состояния, замыкаясь в себе или внутри семьи. В возможности разделить ношу и состоит большая польза профессии онкопсихолога.

– Есть ли онкозаболевания, на которые сразу же нужно проверять родственников?

– Нет. Есть генетический анализ, который может показать, есть ли мутации на генном уровне. Вот, например, у Анджелины Джоли мать перенесла онкологию молочной железы. В свою очередь, дочь, сдав соответствующие анализы, выявляет 80% вероятность данного заболевания у себя. После чего принимает решение, обусловленное объективными факторами, о резекции молочных желез. Это довольно радикальный способ решения вопроса. Прохождение ежегодной медицинской диспансеризации как раз направлено на своевременность оказания медпомощи в случае проблем со здоровьем.

– Когда есть эти неблагоприятные семейные истории, как работать с родственниками?

– В любом случае все, кто сталкивается с серьезным заболеванием сам или узнает о таковом у близкого родственника, лучшего друга, напарника на работе, осознанно или нет, испытывает страх. В своей повседневной жизни мы редко задумываемся, если задумываемся вообще, о конечности нашей жизни, о том, что планы полететь в отпуск или переехать в другой город из-за карьерной возможности могут измениться буквально за один прием у врача. Профилактические медицинские мероприятия должны проводиться своевременно. Также важно обращаться за поддержкой к психологу, если таковая необходима. С родственниками мы работаем над страхом за их жизнь, страхом потери близкого, над тем, как оказать эмоциональную поддержку и самому ее получить.

– У вас есть страх заболеть?

– Очень крутой вопрос. У меня есть страх заболеть чем угодно. Так как я работаю в больнице, то сталкиваюсь с темой смерти чаще, чем приверженцы других профессий. И страх – это нормальное явление. Врачи, онкопсихологи и психологи такие же люди, как и пациенты. Вопрос лишь в том, что страх должен быть контролируемым, то есть вы сами владеете им, а не он вами.

– У кого больше страха – у пациента или родственников?

– Сугубо индивидуально. Есть пациенты, которые успокаивают своих родственников. Озвучивают им свой настрой на лечение, готовы внимательно выполнять все рекомендации онколога и уже планируют возврат к обычной привычной жизни. И наоборот: родственник, пришедший на прием с пациентом, оказывается в слезах и не знает, что делать. И то и другое – варианты нормальной реакции, предугадать или изменить ее мы не в силах. Задачей онкопсихолога будет сопровождение, поиск внутренних и внешних опор для человека, находящегося в кризисной ситуации.

Вариант безэмоционального, отстраненного принятия информации о болезни скорее вызывает у специалистов беспокойство и сомнение в адекватном восприятии новой реальности. Состояние отрицания, когда ты не веришь в то, что тебе говорят, может выражаться как в спокойном, безразличном принятии диагноза, так и в дальнейшем бездействии, когда пациент искренне считает, что это «страшный сон» или ошибка, и что с ним на самом деле этого не может происходить. Часто пересдают анализы, ищут второе мнение у другого онколога. Более сложный вариант – стадии отрицания, когда человек идёт домой и продолжает жить обычной жизнью, откладывая поход к врачу или игнорируя направление в онкодиспансер.

В этой ситуации задача онкопсихолога – опосредованно помочь переключиться на следующую стадию. Почему опосредованно? Просто потому, что пациенты с подобной реакцией на заболевание не пойдут к онкопсихологу. Но есть вероятность прихода их родственников. Я за информирование о психических процессах, которые происходят с человеком, потому как родственникам и самим пациентам становится проще понять и принять свои переживания. Знать, что эти чувства и эмоциональные реакции нормальны – это тоже часть терапии.  

– Как распознать симптомы и определить, нужно ли идти к психологу?

– Симптомы – это медицинское понятие. К психологу и онкопсихологу можно и нужно идти, если вы чувствуете в этом потребность. Когда вам страшно, нет понимания своих чувств и желаний, возрастает частота конфликтов в семье, или вы просто испытываете нервное напряжение. Часто родственники приходят в Центр «Вместе ради жизни» просто выговориться, а уходят, разобравшись в текущей семейной ситуации, и, возможно, даже имея стратегию поведения.

У нас не принято обращаться за помощью, особенно за психологической. Я часто слышу о недоверии к профессии, страхе рассказать постороннему человеку о своих чувствах и вопрос, чем может помочь психолог при тяжелой болезни. Особенно мужчины на групповых занятиях в онкодиспансере стараются отказаться от присутствия. Либо стоят у стены, не присоединяясь к группе, и слушают в отдалении.

– Постепенно обращение к психологу становится нормой?

– Здесь палка о двух концах – вопрос моды и вопрос здоровья. Действительно много курсов, пабликов и советчиков, выступающих в соцсетях под лозунгом психологии. И тут мы вспоминаем рекламу курсов «Психолог за 3 месяца», «Стань дипломированным психологом, пройдя ускоренный курс» и подобные. Это не имеет отношения к квалифицированной помощи, и хорошо, если подобные специалисты не нанесли вреда.

Психологическое здоровье обеспечивается психологом, психотерапевтом, психиатром. В случае поддержания нормального эмоционального состояния, вопросах карьеры, межличностных отношений и им подобных – можно обращаться к психологам. Например, при депрессии не стоит откладывать посещение психиатра, поскольку только он имеет право подключать медикаментозное лечение.

– К вам приходят пациенты в тяжёлом состоянии?

– Если мы говорим про «Вместе ради жизни», то крайне редко мы попадаем на пациентов в остром состоянии шока или сильного стресса. Проходит какое-то время с момента, когда человек только узнал свой диагноз или диагноз родственника до того, как он пришёл в группу. У меня был один случай, но это абсолютное совпадение: женщина записалась за неделю, и в день консультации у неё умер муж. Вот и получилось острое состояние.

Чаще с острыми состояниями обращаются на «Телефон доверия». Когда человека одолевают тревожные мысли, нарушение аппетита, бессонница, подавленность и раздражительность в связи с заболеванием, прохождением лечения или прогнозом, я рекомендую записаться к нам в Центр «Вместе ради жизни» на консультацию психолога. Но если эмоциональное состояние сравнимо с паникой – помощь нужна здесь и сейчас. Когда ты только узнал свой диагноз, это острое состояние. Но его видим не мы, а другие специалисты.

– Влияют ли раковые клетки на появление депрессии?

– Если это не злокачественная опухоль в головном мозге, еще и расположенная определенным образом, то нет. Эмоциональная сфера страдает от осознания угроз, потери ориентиров, изменения жизненных планов и прочего. Депрессия не связана конкретно с появлением раковых клеток в какой-либо части тела. Она связана с множеством других реальных факторов, присутствующих в жизни пациента. Наличие онкозаболевания не означает, что у человека депрессия.

Сниженный фон настроения, апатия, фрустрация, депривация, тревожность и депрессия – это всё разные вещи. Есть субклинически выраженная депрессия, когда ты вот-вот в неё впадешь, а есть уже клинически выраженная депрессия – и только это считается настоящей депрессией. Невозможно впасть в депрессию моментально после новостей о заболевании. Это пролонгированное состояние на протяжении какого-то длительного промежутка времени. Должны быть апатия, снижение эмоционального фона, нарушение гормонального фона, режима сна/бодрствования, аппетита и другие симптомы.

– Есть мнение, что нарушение аппетита и сна приводят к раку.

– Нет. Всё, что связано с психосоматикой рака, опровергается фактами. Особенно часто я слышу от участников группы про теорию обиды: «Ты обижен, поэтому ты заболел раком». Эта психосоматическая теория довольно популярна и, к сожалению, остается популярной в 21 веке. Когда мне начинают говорить о том, что обиженные люди сильнее подвержены онкозаболеваниям, я спрашиваю, есть ли среди нас люди, которые никогда ни на кого не обижались или не обижали других? Также приходится вспомнить детскую онкологию. Например, случай с двухлетним ребенком, который перенес операцию по удалению опухоли, возникшей в головном мозге. К сожалению, псевдопсихологи и на это могут найти ответы из серии кармы, что прививает семье, и без того несущей такой груз, еще и чувство вины

– Это веяние последних лет или дети всегда болели онкологией?

– Дети всегда болели онкозаболеваниями. Чаще спрашивают: «Почему онкологии стало больше?». Да потому что медицина и наука не стоят на месте. Появилась качественная диагностика. Когда после Второй мировой войны семь детей рождалось и выживало из них двое, никто не задавался вопросом: «А не онкология ли это?». Сейчас просто стало хорошее качественное МРТ, КТ, УЗИ, появились новые методы исследования.

– Вы работаете с детьми и их родителями?

– Вообще есть детский центр онкологический, и там свои психологи. Но у нас тоже бывают случаи работы с родителями или более далекими родственниками.

– Что нужно знать пациенту и его близким при постановке диагноза?

– Во-первых, очень важно соблюдать все рекомендации врача и слушать его. Во-вторых, важно уметь обращаться за помощью.

– Лучше обращаться по телефону или вживую?

– Я считаю, что личное общение и личная встреча чуть более действенны, чем разговор по телефону: подключается невербальное общение и есть возможность некоторых психологических нюансов. В то же время не все могут приехать на очную консультацию из области. Некоторые боятся диалога с психологом вживую, кто-то сомневается или относится с настороженностью. И тогда звонок может подтолкнуть человека к очной консультации. Либо спасти человека в моменте, когда его накрывает посреди ночи, когда он чувствует страх, тревогу или полное опустошение.

Важно понимать, куда обращаться при необходимости телефонного консультирования. Лучше выбирать муниципальные номера, кризисные телефоны доверия при госучреждениях. Чтобы получить качественную психологическую помощь, важно обращаться за помощью в организации, которые заслуживают доверие благодаря профессионализму своих сотрудников. Благотворительная организация «Вместе ради жизни» зарекомендовала себя многолетним опытом успешной работы и в этом году выиграла Президентский грант на оказание психологической помощи онкопациентам и их родственникам. Запущено множество интересных и полезных проектов, направленных на поддержку как онкопациентов, так и практикующих специалистов муниципальных и медицинских учреждений Уральского федерального округа.

Иногда встречаю объявления: «Требуются психологи на горячую линию, всему научим» – они меня искренне пугают.

Пока у нас нет никаких регламентирующих законов о психологической деятельности, поэтому очень важно обращаться в реально действующие организации – государственные или частные фонды. К психологам с настоящим психологическим образованием, а не трёхмесячными курсами. Обязательно должна быть определённая специфика и опыт взаимодействия с официальными структурами. Например, благотворительная организация «Вместе ради жизни» тесно сотрудничает со Свердловским областным онкологическим диспансером. Соответственно, заслуживает доверия. А психолог с Авито, описывающий себя как «Волшебник», недавно встречала и такое объявление: сомнительный вариант. Должны быть серьёзные вопросы о его образовании и квалификации.

Хороший психолог не даёт рецепты и советы. Он помогает вам заметить и задать вопросы себе: о желаниях, возможностях, страхах. О том, что вы хотите изменить. И человек сам начинает разбираться в своих чувствах, видеть «слепые зоны». Когда выходишь с сессии и думаешь: «Ну, сходил, и что? Самому всё понятно стало», вероятно, вышел от грамотного специалиста.

Быть онкопсихологом, как и работать в помогающих профессиях сложно, но очень важно. Главное, не забывать беречь свое собственное психологическое здоровье. Участие в супервизиях с другими онкопсихологами, хобби, спорт, любимая музыка – это то, что помогает мне восстанавливать силы и следовать выбранному пути. Я очень благодарна всем участникам «Вместе ради жизни» за их работу. Это одна из составляющих моего вдохновения: люди отдающие частичку своего тепла и заботы, люди, постоянно повышающие свои профессиональные навыки и создающие новые интересные проекты для наших подопечных.