Домой вернулись, всё ничего. Потом у него началась отрыжка с неприятным запахом. Сделали ФГС (диагностическое исследование «фиброгастроскопия» – прим. ред.), поставили диагноз: гастрит. Мы весь сентябрь лечим гастрит. А душа болит! У меня мысли всякие: «Нас природа отрывает друг от друга».
Улучшений не наступило. В ноябре вновь обратились в больницу. 19 ноября поехали в Екатеринбург в «Европейский центр» на ул. Шейкмана, нам поставили – «рак желудка четвертой стадии». Мир взял и перевернулся. Как я выла – никому не рассказать. А как мужу сказать? Я же не могу сказать ему.
У нас дядя год назад умер – тоже онкология. До 72 лет работал, а как заболел, сильно мучился от боли. Такое у нас отношение к раковым больным.
Мужу сказала, что у него лимфопатия. Договорились о госпитализации в онкологический центр на Широкой речке. Мужу объяснили, что там работает знакомый доктор, который оперирует желудки, и что там очень хорошее оборудование. В общем, мы от него скрывали болезнь.
Операция была 6 декабря, я работала, целое утро молила Бога, чтобы всё было хорошо. Сын Андрей позвонил в половине двенадцатого, я ему объяснила, что папа в палате на операции, что информация от врачей будет после двух часов. Через пять минут Андрей перезванивает: «Мам, а папа в палате…»
Я всё поняла… Сколько было слез – это не передать. У меня вообще кончилась жизнь. У меня ковер был от слез мокрый, сколько я Бога просила.
Приехала к нему. Он мне говорит: «Татьянка, хорошо, что у меня нет раковых клеток, а то бы я не стал жить». Я говорю: «Да ты что? Мы всё вылечим», – мы его поддерживали, как могли.
Ездили на «химию», он считал, что у него доброкачественная опухоль. Мы ему давали надежду жить, говорили: «Не слушай никого». В мае не смог кушать – пищевод закрылся, рак поднялся кверху. Ездили в Челябинск, нам сказали, что операцию нельзя делать, потому что от желудка раковые клетки дошли до коронарного сосуда и разошлись по всем органам, и нет смысла оперировать. Сказали: «Сколько протяните».
Мужик деревенский, всю жизнь работал, никогда ничем не болел. Инфаркт в 50 лет перенес, мы даже не знали – на медосмотре только обнаружили.
Ему 28 марта исполнялось 59 лет. Я говорила: «Алеш, давай справим тебе день рождения?» «Ты что жена? На следующий же год юбилей – тогда и справим!» Я убедила, что раз в этом году вышел на пенсию (по инвалидности – прим. ред.), то надо справлять.
Мы собрались, пришли все друзья, все родственники. Была гармошка, тамада. Был праздник, но со слезами на глазах. Все прощались… Это настолько тяжелый день был!
В мае нам отказались делать «химию». Продолжали пить травы, по часам заваривала, медвежий жир – всё, что можно делала. На работе – в кафе «Флагманъ» в Старопышминске – мне пошли навстречу, отпускали домой в нужное для нас время.
Вот так мы болели, так мы потихонечку умирали. Худел очень сильно. У него закрылся пищевод, он не мог есть – пища не проходит. Поставили трубку, и я три месяца кормила его шприцом. Сказала: «Алеш, сейчас буду тебя кормить, ты у меня начнешь поправляться. За это время у тебя заживет пищевод, а в октябре съездим на лазерное облучение. И всё будет хорошо». И он мне верил. Хотел в это верить. И не хотел умирать – никогда мы не говорили на эту тему.
Июль, август я уже не работала, была с ним. Три недели назад он не смог ходить. На руках мальчишки в баню его носили, лежа мыли… Две недели назад он сказал: «Я же умираю».
Метастазы ушли в руку. Таблетки мы несильные принимали, для общего состояния организма этого было достаточно, но рука сильно болела. У нас нет участкового терапевта, я не могла вызывать разных врачей и всем объяснять ситуацию. Договорились с Гуляевой Натальей Юрьевной, раз в две недели приезжала. Предложила наркотический пластырь: «Ему давно его надо».
За десять дней до смерти я ему сказала: «Алеш, давай пригласим батюшку – больных всех соборуют». Приезжал отец Сергий, соборовал, молитвы читал.
Он хотел жить. Всегда говорил: «Уйду на пенсию, еще буду работать». Экскаваторщиком работал всю жизнь – с утра до вечера. У него больше 40 лет стажа, в армии служил в кремлевских войсках в Москве.
В январе ему дали инвалидность. Дали первую группу – это человек, который не выживает. Знаете, что меня потрясло? Он к девяти утра пришел на медицинскую комиссию в Берёзовскую ЦГБ, в 12 часов прошел, и надо было закрыть больничный: просто поставить подпись. И они вдвоем снова сели в общую очередь и еще больше часа сидели в очереди к онкологу, чтобы им просто расписались! Почему люди, которые прикованы к постели, должны сидеть в очереди? Что за «человечность» такая? Больше мы к местному онкологу не ходили, на Широкой речке лечились.
В июле мне предложили на день положить мужа в больницу, капельницу прокапать. Сказала ему, он заплакал: «Я не могу ходить в больницу, мне там очень больно». Вот так и дохаживала, кормила по сто грамм через два часа.
Он двое суток умирал в агонии на моих глазах. Звоню врачу, говорю: «Это же ненормально». Она: «А мы таких каждый день видим». «Так вы же чужих видите, а это ж моя половинка».
Я попросила Бога, что отпускаю его, нельзя так мучиться.
