В свою родную деревню, на реке Ваге Архангельской области, из прифронтового города по эвакуации, мы с мамой приехали поздней осенью. С 1-го октября мне предстояло идти в школу, в 7-й класс. Сразу возникла проблема с питанием: в магазинах абсолютно ничего не было кроме хлеба по карточкам для служащих на зарплате от государства, таких, как учителя и работники больницы. Работники колхозов получали что-то в колхозах, но у них ничего не было, все сдавали государству по налогам, а колхозники питались продуктами со своих огородов и из леса.
Понимая наше положение, сосед (пожилой мужчина, но еще не старик, явно больной человек) сказал маме: «Пусть сын походит со мной в лес, все пригодится на зиму». И я стал ходить с ним в лес, а иногда с нами шел и его сын Коля, мой сверстник. Коля уже работал в колхозе, а меня пока не брали, так как я еще почти ничего из деревенских колхозных дел делать не умел. А дела для таких ребятишек – это работа с лошадью на различных перевозках. В лесу отец Коли показывал мне места, где растут разные грибы, где ягодные места с брусникой, черникой, морошкой. Я узнал, что красные волнушки для соленья лучше растут по склонам пригорков, красноголовик можно встретить как в лиственных, так и в хвойных лесах на сухом месте, а вот груздь для засолки – он любит места в осинниках, потому он еще 6 и называется подосиновик. Бруснику лучше брать после первых заморозков, она так слаще и лучше хранится, может стоять в кадке хоть три года и зимой, и летом. Так я освоил премудрости, нужные для жизни в деревне, а в кладовке стояла кадка с солеными грибами, и в кухне порядочный мешочек с сушеными опятами, красноголовиками. Пока, может, этих запасов хватит не на всю зиму, но в последующие годы их уже хватало достаточно, чтобы каждое утро завтракать день – картошку в мундирах с ягодами, второй день – картошку в мундирах с солеными грибами, а на обед суп из сушеных грибов с картошкой и луком. Это было меню на все военные годы. Хлеб зарабатывали на трудодни в колхозе, картошку и лук выращивали на своем приусадебном участке, который выделял колхоз – 5 соток.
Отца Коли в первую зиму нашей жизни не стало, а с Колей мы нередко вместе ходили в лес и на озера, когда председатель в дождливую погоду объявлял выходной день: чтобы колхозники позанимались своими делами на огороде, заготовкой дров в лесу и сходили в лес за грибами и ягодами (если это был сезон для их сбора и заготовки). У Коли старший брат был на фронте, и у меня тоже, и мы гордились этим. Наконец война подошла к концу, а у нас с Колей учеба…
Я поехал сдавать экзамены на аттестат зрелости в районный город, т.к. в нашей семилетней школе учителя в большинстве не имели нужного образования. В районном городе Шенкурске мама нашла каких-то немного знакомых людей, и я поселился у них на квартире. Мама привезла на пароходе картошки, крупы и хлеба на полмесяца, и хозяйка из этих продуктов делала мне еду. Они сами, будучи уже очень пожилыми людьми, жили только на том, что вырастят на своем огороде.
Из тридцати десятиклассников решили сдавать основные экзамены четырнадцать человек, шестнадцать остались добровольно на второй год, чтобы надежней сдать экзамены в следующем году. В то время не сдавшие не имели права сдавать на следующий год. Шестнадцать человек, оказалось, сделали правильно, так как из четырнадцати нас сдало только четыре человека – две девочки и два парня… Шенкурск Мы, сдавшие, поехали в вузы, не сдавшие разъехались по техникумам. Я подал заявление в Свердловский горный институт, так как здесь была самая высокая стипендия – триста рублей, и общежитие. В Ленинграде в таком же институте общежития не было, оно было разбито в войну и еще не восстановлено. Коля не стал сдавать, но и не остался на второй год, поехал поступать в Мореходное училище связи в Архангельске. Когда мы поехали из деревни, пароход ходить перестал из-за обмелевшей реки, и мы сели у деревни в бесхозную очень маленькую лодку. Матери помахали с берега нам рукой, и мы поплыли, в прямом и переносном смысле, в новую жизнь.
Мы плыли вниз по течению реки на Северную Двину, но ветер дул нам навстречу, мы гребли изо всех сил и смозолили все руки. Затем река повернула, и ветер оказался нам попутным. Мы вышли на берег, срубили густую елочку, поставили ее в нос, и лодка понесла нас с неимоверной скоростью, мы даже забоялись перевернуться и выбросили елку. Когда мы плыли уже без остановки и сна почти сутки, по реке пошел очень густой сплавной лес, это было опасно. Но главная опасность нас поджидала на Северной Двине, где нам до пристани плыть еще километров десять. На своей маленькой лодке мы боялись выходить на середину реки, а у берега несся с водой лес, и нас в одном месте чуть вообще не перевернуло, хорошо, что мы успели выставить весла вперед, чтобы смягчить удар. И пронесло. Пристали к пристани. Коля стал ждать парохода по Двине вниз на Архангельск, а я – вверх на Котлас, а затем на поезд и на Свердловск.
Ожидая парохода на пристани и вокзале, мы посмотрели концерт бродячего циркача. Он грыз зубами бутылку стеклянную, потом снял дверь вокзала с петель, лег на пол, взял ее на грудь, и пригласил всех желающих встать на эту дверь, и люди встали, наверное, человек шесть-семь, и он выдержал. Потом все ему заплатили за это зрелище, кто сколько мог.
В Котласе я сел на пассажирский поезд и на удивление в вагоне почти никого не было. Я поставил ботинки на полу и свои два чемодана тоже. В вагоне горел только один фонарь со свечкой. Через некоторое время подошли два проводника, положили мои чемоданы мне под голову, и ботинки тоже. Это была забота военного времени в городе. В деревне за четыре года я не помню ни одного случая какого-либо воровства. Лишь один раз проходящий через деревню нищий зашел в незакрывающийся никогда дом, достал из печи суп, поел, что вечером заметила мама, но потом он через месяц, проходя снова через деревню, зашел и извинился, сказав, что очень хотел есть и сильно замерз, так как дело было зимой.
Доехав до Кирова, я должен был пересесть в другой поезд, но вместо него оказался поезд для пассажиров, но с товарными вагонами, их тогда называли 508 – «пятьсот веселый». Вагоны были забиты, залезть невозможно, уже залезшие больше никого не пускали. Я, как многие другие, полез на крышу, и так поехал. Проблема держать чемоданы: вагоны вибрируют, чемоданы ползут вниз. Через определенные промежутки поезд останавливается, все бегут в лес в туалет. Ладно – из вагона, а как с крыши? Так я проехал сутки, день и ночь. На второй день меня окликнул пассажир из вагона и говорит: ладно, залезай, парень, к нам в вагон, потеснимся.
В вагоне оказались немцы с Поволжья, которые рубили лес в Кировской области, и их перебрасывали на Урал. Я был очень благодарен этим людям, так как по крышам ходили нередко темные личности и слухи доносили всякое. В таких более шикарных условиях я доехал до Свердловска, вышел на площадь и увидел – продают мороженое, деньги у меня были, брат в свое время присылал, а в деревне ничего за деньги не покупалось и не продавалось, и я купил мороженое. В дороге у меня был хлеб, а на станциях кипяток.
Уже поздно вечером я пришел в приемную в институте, там был дежурный круглые сутки. Эту женщину я помню до сих пор. Предварительно посмотрев на себя в зеркало, я понял, что на крыше от паровозного дыма я был похож на негра, умылся, получил направление в общежитие, и там направили сразу в баню в прожарку. К утру я лег спать в общежитии горного института. Встал на довольствие, получил карточку, начал питаться в столовой, и очень неплохо: овощной суп, горошница с постным маслом, сладкий чай, какого я не пил всю войну…
Начались экзамены, был конкурс. Не скажу, что все сдавал на отлично. Помню, физику принимал фронтовик без ноги. Сначала разговор был по физике, потом он, видать, не получив нужного ответа, стал спрашивать о жизни, и понял, что надо этого парня из далекой архангельской деревни пропустить, и поставил нужную для этого оценку. Половина поступивших были фронтовики, понятно, они уже все позабыли. После поступления у нас половина отсеялась в первые два года, но не фронтовики. Они подтянулись и даже потом очень неплохо учились, а дальше успешно работали на предприятиях. Упорство к учебе, к работе тогда предопределила война.
